У девушки горячая кровь прильнула к сердцу, обожгла шею и щеки. Ее лицо горело таким красным неугасимым огнем, каким может гореть только первая девичья любовь. Она понимала, что должна сказать ему какие-нибудь слова в ответ, но язык не повиновался ей. У нее не было сил даже вздохнуть.
— Я буду всегда верна тебе и никогда не осрамлю твоей головы, — с трудом сказала Дарья.
Платон в упор посмотрел в ее глаза и увидел в ее сияющем, доверчивом взгляде такую сильную любовь, что ее невозможно было описать никакими словами. Ему вдруг снова захотелось прикоснуться к ней, чтобы ощутить на своих губах терпко-сладкий вкус ее губ. Он порывисто притянул к себе девушку и поцеловал ее долгим поцелуем.
Утес не один раз слышал признания в любви. Это было самое лучшее место для влюбленных. Платона и Дарью всегда надежно соединяла прочная невидимая нить. Между ними установились никому невидимые особые отношения. Встречаясь, молодые люди всегда чувствовали, что не могут жить друг без друга. При встречах, они обменивались не просто словами, их соединяла теплая сердечная связь. Платон и Дарья необыкновенно легко пришли к своему счастью. Когда они долго не виделись, то очень скучали друг по другу. Они понимали, что у них впереди общая судьба.
Девушка просительно взглянула на казака блестевшими от слез глазами.
— Мне очень хочется, чтобы ты остался со мной, но я понимаю, что это невозможно.
— Не прячь своих слез. Ты же провожаешь меня, — успокаивающим тоном сказал он и заранее улыбаясь, спросил: — Выйдешь утром проводить меня?
— Выйду — прошептала она, запрокидывая голову — Пусть Бог сохранит тебя.
Платону хотелось сказать Дарье, что-нибудь особенное, но он никак не мог найти нужных слов. Сколько трогательных слов он собирался сказать Дарье, но они куда-то все разом подевались. Он больше молчал, чем говорил, думая о чем-то своем. Казачья душа стонала, как от боли.
А ночь становилась все темнее и темнее, а воздух все тише и тише. Ни звуков, ни голосов — все уснуло. Но вдруг совсем неожиданно из глубины темного неба к земле понеслась тусклая звезда и коротко чиркнув, погасла за островерхим лесом. Дарья успела загадать желание, но ничего не сказала Платону.
Яркие звездочки на небе мигали тихо и успокаивающе. Белый месяц осветил хутор светлым сиянием. В эту ночь они забыли обо всем на свете, не смотря на лихолетье в стране. Лишь мягкая звездная ночь окружала их. Сегодня эта ночь и все, что было вокруг, существовали только для них двоих.
Наконец хутор улегся спать. Затворились окна, погасли огни. Улицы снова стали пустынными. Установилась мертвая тишина нигде ни звука. Все уснуло и лес, и река, и птицы. Теперь уже ничто не нарушало глубокой ночной тишины. Однако под утро темнота начала блекнуть, исчезать. Платон с Дарьей, проговорив всю ночь, умолкли только перед самым рассветом.
Утром упала холодная роса, на листьях появилась капель. Воздух стал густым и свежим. В эту ночь время пробежало быстро. И только забрезжила утренняя зарница, как казаки, вскочив в седла и поблескивая шашками, отправились в путь. За околицу их провожали старики, женщины и дети. Кони, блестя уздечками, покидая хутор, приседали, вставали на дыбы и рыскали из стороны в сторону. Проезжая мимо утеса Платон обернулся и увидел на дороге среди куцей толпы Дарью, махавшую ему рукой.
Платон помахал в ответ папахой и в его голове пронеслась горькая мысль: “Почти никого не осталось в хуторе”
— Матерь Божья не оставляй его одного в пути, будь всегда рядом с ним, заслони его от беды, — чуть слышно прошептала Дарья.
Слезы не останавливаясь, заструились по ее лицу. Сердце Дарьи терзала пронзительная боль.
— Боже сохрани ее мне, — шепотом отозвался Платон.
***
В пути погода резко переменилась, пошел мелкий противный дождь. Всадники промокли до последней нитки. Грязь большими комками летела из-под копыт коней. Но через четверть часа ветер разогнал тучи, выглянуло успокаивающее солнце и березовый лес вымытый дождем, весело зашумел разноцветными листьями. Было тихо спокойно и ничто ничего не предвещало. И вдруг на плоскогорье отчетливо раздались редкие винтовочные выстрелы. Всадники, нахлестывая коней, поскакали навстречу усиливающемуся шуму. Беспокойство казаков возрастало вместе с нарастающими звуками выстрелов. Красногвардейцы открыли по казакам огонь. Случилось, то, что предвидел Семен Перелыгин.
Послышались зычные призывы:
— Шашки наголо! В ружье! — не помня себя, заорал Никифор.
— Братцы, не страшись! — дико вскрикнул Прохор, подняв своего черного коня на дыбы. — Лучше умереть в поле, чем у бабы в подоле.
Сами собой выдернулись из ножен шашки, сорвались с плеч винтовки и, казаки, нахлестывая уставших коней, понеслись навстречу выстрелам. Платон пришпорил коня, лихо гикнул и понесся вперед. Разгоряченные кони поскакали широкой рысью, бешено и дико. Когда казаки выскочили на плоскогорье, то навстречу им из-за холмов выскочили три сотни хорошо вооруженных красных всадников.
— Не робей, казаки! — яростно воскликнул Никифор Шутемов.
— А-а-а, — пронзительно закричал Петр Вальнев.