Водоворот судьбы. Платон и Дарья

Обосновавшись в доме, Романов написал письмо в Тобольск и приложил к нему нарисованный план дома Ипатьева. Авдеев, обнаружив чертеж особняка, вызвал Романова к себе.

— Зачем вы вложили план дома в письмо? — спросил комендант, состроив на красном лице недовольную мину. — Этого делать нельзя.

Государь, с удивлением посмотрев на него, недоуменно пожал плечами:

— Что здесь такого? Я лишь хотел, чтобы дети могли заочно познакомиться с домом.

Глаза коменданта, глядевшего исподлобья, загорелись злым огнем.

— Я сказал, не положено! — еще пуще озлобился Авдеев, и его красное запойное лицо стало багровым.

Романов поглядел в искаженное злобой лицо Авдеева, хотел улыбнуться, но вместо улыбки у него неожиданно получилась гримаса.

— Идите я вас не задерживаю!

Скоро комендант объявил государю, что отныне им разрешается гулять только один час.

— Почему? — чуть заметно двинув бровями, удивился Ники.

Авдеев шумно засопел и, запрятав в тени глаз злость, зловеще выдавил:

— А, чтобы вы на своей шкуре прочувствовали тюремный режим.

Романов посмотрел на Авдеева проницательным взглядом и тот, не выдержав его долгого проникающего взгляда, опустил глаза вниз, чтобы скрыть свой ненавистный взор.

Однако установленный комендантом режим не всегда соблюдался. Все зависело от настроения Авдеева и караульных. Романовы гуляли или больше положенного, или меньше положенного времени. Но в основном гуляли Ники и Мария, а Аликс коротала время в кресле-качалке, потому что долгое стояние на ногах ее сильно утомляло.

Вскоре на одной из прогулок Романов поинтересовался у Медведева.

— Как дела идут в государстве?

— Война идет между собой. Русские русских бьют.

— Я бы такого никогда не допустил — с болью и обидой в голосе сказал Ники.

— А как же девятьсот пятый год?

— Я не отдавал приказа стрелять. Солдаты вынуждены были открыть стрельбу, — с ноткой ожесточенияи сожаления ответил Ники.

По лицу Романова пробежала мимолетная тень. Его обожгла мгновенная вспышка сознания. Он провел по лицу обеими руками, и то событие на один миг снова ожило в его памяти. Это случилось в одна тысяча девятьсот пятом году. После увольнения нескольких рабочих с Путиловского завода начались забастовки и демонстрации. Около ста пятидесяти тысяч рабочих заводов и фабрик вышли на улицы города. Однако фабриканты и заводчики отказались выполнить их требования. Тогда священник Георгий Гапон призвал рабочих обратиться напрямую к царю.

Утром девятого января многолюдные колонны, возглавляемые “Собранием русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга“ с портретами царя, иконами и хоругвями из разных районов города направились к Зимнему дворцу. Но неожиданно возле Нарвских триумфальных ворот возбужденным демонстрантам преградили путь солдаты. Встретив преграду одни рабочие стали прорываться сквозь строй, а кто-то и стрелять. Тогда солдаты вынуждены были открыть ответный огонь. В результате стрельбы пострадало несколько сотен демонстрантов. После разгона демонстрантов, перепуганный Гапон скрылся на квартире М. Горького, а мирная демонстрация переросла в первую русскую революцию.

Воспоминания были настолько свежи, что глаза Романова невольно увлажнились.

— Как же вы не отдавали приказа, если находились в Зимнем дворце.

— Это-неправда. В это время я находился в Царском селе.

Лицо Романова выражало искренность и правду. Романов от природы был человеком честным и необыкновенно набожным. Это было сказано таким тоном, что любой бы поверил в искренность сказанных слов.

— А как вы могли допустить гибель людей на Ходынском поле? — угрюмо спросил Медведев.

— Все произошло по трагической случайности. Это не первый и не последний случай. Такие непредвиденные события часто происходят там, где собирается большое скопление народа. Хотя вина чиновников в этом деле, несомненна. Они не продумали возможные последствия такого мероприятия. Но тогда никто и подумать не мог, что народ может повести себя так. Впрочем, я не оправдываюсь. Я эти трагедии пропустил через себя. Мне кривить душой перед вами незачем. Я с болью вспоминаю об этих случаях.

Горькая, застарелая боль как будто схватила Романова за самое сердце. Он явственно почувствовал ее саднящую тяжесть. Он даже тяжело вздохнул, чтобы освободится от нее.

Ники замолчал, машинально прикурил папиросу и, словно что-то прикидывая в уме, низко опустил голову. Но после первой же затяжки боль усилилась, и он тут же затушил папиросу.

Медведев, заметив растерянность бывшего царя, недоуменно пожал плечами и окинул Романова злобным взглядом. По его лицу пробежало что-то недоверчивое и что-то недоброе.

— Народ никогда не простит вам трехсотлетнее рабство. Теперь все ответят: и князья, и генералы, и чиновники, и казаки, и купчишки. Никому несдобровать будет! А вам Романовым в первую очередь, — не скрывая враждебного чувства, вскрикнул Медведев.

— Вы меня не напугаете. Я не из пугливых людей.