Водоворот судьбы. Платон и Дарья

Жара томила. Воспоминания о родителях кольнули сердце как иголками. Острая боль не проходила. Павел заметил, что отец переменился в лице. Стало особенно заметно, что бывалый казак заметно постарел и поседел.

— Что с тобой, тебе плохо?

Платон Семенович, проговорил, побледнев:

— Останови автомобиль, я отдышусь.

Автомобиль съехал на обочину дороги. Платон открыл дверцу, поставил ноги на землю и уронил седую голову на грудь.

В это время тренний зной беспощадно палил землю. Жара — будто пламя пышет. Высоко в небе ласточки острыми крыльями рисовали необыкновенные узоры.

Павел вышел из автомобиля, подошел к отцу и дрогнувшим голосом промолвил:

— Первый раз тебя таким вижу.

Платон Семенович медленно поднялся с места:

— Значит-редко видимся. Передохнем немного, а то мне что-то грудь сдавило.

Вдруг он покачнулся, сын, подхватив его под руку, участливо спросил:

— Ты себя хорошо чувствуешь?

Отец взволновано поглядел на сына:

— Павел, мне было чуть больше двадцати лет, когда я потерял своих родных. Как я скучаю о них, если бы ты знал. Хоть бы один день, хоть бы один час побыть с ними. Я почти уже не помню их лица. У меня не сохранилось ни одной их фотографии.

— Ты мне говорил об этом. Но ты мне почти ничего не рассказывал о своих родителях, поэтому я мало что о них знаю.

— А ты не очень интересовался ими, Павел, — в голосе отца прозвучала легкая обида.

— Справедливое замечание, но все-таки расскажи как-нибудь мне о них. Я только знаю, что ты их рано потерял. Извини, но так получилось: ты мне ничего не рассказывал, а я ни о чем не спрашивал тебя.

Платон Семенович едва заметно улыбнулся:

— Поехали, мне уже лучше стало.

— Когда вернемся домой, сходи в поликлинику, — твердо попросил Павел.

В десять утра автомобиль выскочил на плоскогорье. В середине лощины раскинулось заново отстроенное село. Людей на улице почти не было видно — попрятались от жары. На горе высилась серая церковь, построенная в позднем классическом стиле. Вернее, то, что от нее осталось. Теперь в ней размещался, склад. Рядом с ней из-под земли бил незамерзающий прозрачный родник, звонко убегавший вниз по глубокому оврагу. Родник пробился сразу же после того, как на купол установили крест.

Далее виднелись остатки Старого Хутора. Взору отца и сына предстали несколько разбитых срубов и одинокий столб от ворот Чернавиных. Обугленные остатки домов и стропил говорили о прокатившейся здесь Гражданской войне. А там, где раньше были поля казаков, теперь росла колхозная пшеница. Желтое поле разделяла пополам грунтовая дорога, уходящая далеко за горизонт. Между лесом и хутором протекала узкая река, где на высоком берегу высился грациозный серо-белый утес. Он был красив и загадочен.

— Здесь остановись, Павел, — приглушенно попросил отец и, прищурив глаза, посмотрел на плоскогорье, словно что-то припоминая.

Скрипнули тормоза, Перелыгины вышли из автомобиля. Горячий ветер принес горький запах полыни, в воздух поднялось белое облако из одуванчиков. От жары тело Платона отяжелело.

Встав лицом к поруганной церкви, отец, перекрестившись, возвысил голос:

— Простите меня, братцы. Я вас всех помню, никогда не забуду. Вы настоящими были казаками.

Павел удивленно спросил отца:

— Какие казаки, отец? Ты мне ничего об этом не рассказывал.

— Не рассказывал, значит, так нужно было. Меньше знаешь — лучше спать будешь. Принеси-ка мне сверток из автомобиля, — понизил голос отец.

Павел принес длинный сверток. Старик развернул его, достал старую шашку с потертой рукоятью и серую поношенную папаху, которую тут же натянул на голову Павла.

— Повторяй за мной слова казачьей присяги. Я, Перелыгин Павел Платонович, клянусь честью казака перед Богом…верно служить, не щадя живота своего до последней капли крови…обещаю быть честным, храбрым, и не нарушать своей клятвы…в чем мне поможет мне Бог…

Платон слово в слово повторил за отцом клятву. Отец, протянул шашку, лежащую на его крепких ладонях и строгим голосом, не допускающим никаких возражений, сказал:

— Целуй!

— Я тебя не понимаю. Что ты хочешь этим сказать?

Павел, смутившись, недоуменно уставился на отца, но спорить, не стал. Он взял в руки шашку изумительной работы и прикоснулся губами к отполированному металлу.

— Мы от казаков повелись, Павел. По казачьей традиции я должен передать тебе свою шашку, — сказал отец.

— Хорошо, — растерянно произнес Павел.

— Теперь ты стал казаком. Я все же надеюсь, что когда-нибудь еще возродится казачество. Потому что дух казачий не может погибнуть. Только будет ли оно таким, каким было? Если я не доживу до этого времени — ты доживешь, — сказал отец и немного помолчав, тихо добавил, — Принеси крест и лопату из багажника.

Павел вытащил из автомобиля лопату, деревянный крест с мраморной табличкой и медленно прочитал:

— Казакам, отдавшим жизнь за веру и отечество. Мне кажется, девиз звучал иначе: За веру, за царя и отечество.

— Увы, казаки за царя сражаться не стали.

Они установили крест и обложили его камнями.

— Деревянный — сгниет быстро.

— Если устоит — ты заменишь, — старый казак вытер пот со лба ладонью. — Спите спокойно казаки. Поехали на утес, Павел.