Воды Дивных Островов

Голову мою прикрывал лёгкий морион*, болезненно давивший на лоб. Я поднял руку к голове, чтобы снять его, но замер в отвращении, едва прикоснувшись к нему. Я едва не рухнул на землю от омерзения, ибо пальцы мои легли на какой-то земляной ком, в котором ползали черви. Едва сдержав крик, едва выдохнув пришедшую мне на память молитву, я снова поднял руку и крепко взялся за шлем. Ещё худший ужас! Ржавчина проела в нём дыры, и край прогнившей стали порезал мои пальцы; однако, стиснув зубы, я как следует дёрнул, поскольку – я прекрасно понимал это – никакая сила на земле не заставила бы меня прикоснуться к шлему ещё один раз. Благодарение Господу! Я сорвал эту жестянку и отбросил прочь: земля, черви, зелёные травы, какая-то слизь разлетелись со шлема в полёте.

Ещё я был препоясан мечом, кожаный пояс высох и сжимал мою грудь, сухие листья набились за пряжками, золочёная рукоять была кое-где украшена глиной, а бархат прискорбно вытерся.

Однако когда я взялся за рукоять, воистину опасаясь обнаружить в своей руке вместо меча ядовитую гадюку, – о! Из ножен выскочил мой собственный надёжный клинок, безупречный, горящий огнём от острия до рукояти. Тут сердце моё затрепетало от радости; итак, со мной остался хотя бы один друг. Осторожно убрав оружие в ножны, я снял его с пояса и повесил на шею.

После, взяв руками лохмотья, я поднял их, освободив ступни и голени, а потом сложил руки на груди, подпрыгнул и пустился бежать, не обращая внимания на дорогу. Раз или два я упал, споткнувшись о пни, ибо в этом лесу поработал топор, но каждый раз поднимался, исцарапанный и ошеломлённый падением, и бежал дальше, нередко отчаянно пробиваясь сквозь заросли шиповника и других цепких кустов, отмечая свой путь льющейся из царапин кровью.

Так я бежал почти час, а потом услыхал бурление и плеск вод. Издав громкий крик, я зажмурился, прыгнул, и чёрная вода сомкнулась надо мной. Вынырнув снова, я увидел неподалёку лодку с единственным гребцом, но берег был далеко, и я поплыл к лодке, хотя одежда, которой я обвязался, жутко тянула меня вниз.

Человек поглядел на меня из лодки и начал грести навстречу веслом, которое держал в левой руке, в правой же было длинное тонкое копьё с зазубринами, как на рыболовном крючке; должно быть, какая-нибудь рыболовная снасть, решил я; одет он был в алое платье, а плащ покрывали продольные чёрные и жёлтые полосы.

Когда наши глаза встретились, рот его расплылся в улыбке, словно человек этот услыхал отменную шутку, но я начинал тонуть, и когда лодка его остановилась возле меня, одно лишь лицо моё выступало над водой; но прежде чем полностью исчезнуть под ней, я увидел, как блеснуло его копьё, и ощутил его наконечник своим плечом, после чего уже не чувствовал ничего.

Проснулся я на берегу той же реки, быстрые воды торопились мимо меня, и лодки на них не было. От потока к подножию огромного холма неторопливо поднимался отлогий склон, а на вершине его – что ж, я могу забыть многое, едва ли не всё, только не этот старый замок, дом моих отцов. Башни его почернели и обрушились поверху, однако вражеского стяга над ними не было.

Я сказал себе, что поднимусь и умру там, и с этой мыслью из-влёк меч, всё ещё висевший у меня на шее. Верная сталь просвистела в воздухе, и я направился к замку. Я был совершенно наг, тело моё не прикрывала и единая тряпка, но, не замечая этого, я благодарил Бога за то, что меч остался при мне. Скоро я вошёл в замок из внешнего двора. Я прекрасно знал путь и не отрывал глаз от земли; пройдя по спущенному мосту сквозь никем не охранявшиеся ворота, я, наконец, остановился в большом зале – зале моего отца – нагой, если не считать меча, как было, когда вошёл в сей мир полвека назад; в такой же степени раздетый, лишённый всяческих средств и – готов в это поверить – куда более скудный памятью и мыслью.

Подняв взор от земли, я огляделся: в окнах ни единого стекла, на стенах ни одного гобелена, своды ещё держались, но уже начинали сдавать, раствор между камнями заметно выкрошился, и из щелей торчала трава и папоротник. Мраморный пол местами рассыпался, и его покрывали лужицы, хотя трудно было понять, откуда взялась здесь вода.

Итак, на стенах не было гобеленов, но – странно сказать – вместо них от угла до угла на стенах пылала алая роспись, кое-где покрытая от сырости зелёными пятнами на местами отошедшей от стены штукатурке.

И повсюду, кроме теней и лиц изображённых фигур, не было другого цвета, кроме двух – алого и жёлтого. То здесь, то там неведомый художник пытался было сделать свои деревья или траву зелёными, но у него ничего не получалось. Должно быть, какие-то отвратительные мысли наполняли его голову, и зелень пре-вращалась в зловещую желтизну, перечёркивавшую всю картину. Однако лица были полны жизни – или это только казалось мне… Их было только пять – значительных, часто встречавшихся на переднем плане. Четверых я знал превосходно, хотя в тот миг и не вспомнил имен. Это были Алый Харальд, Сванхильда, Арнальд и я сам. Пятую я не знал; это была женщина, истинная красавица.