Воды Дивных Островов

– Хорошо, Мейбл, я съезжу в Лондон, повстречаюсь с издателями; быть может, задержусь там на парочку дней, ко вторнику, наверно, вернусь в Кейсли, чтобы сообщить тебе наше решение… До свидания.

Она задрожала и побледнела, принимая мою руку, но потом с деланым спокойствием, так контрастировавшим с моим естественным тоном, произнесла:

– До свидания.

Итак, она уже боится меня. Неплохо.

Потом пешком я отправился из Ристона в Кейсли, в свой собственный дом, находящийся в двух милях от жилища Мейбл, и собрался в Лондон. Словом, уже через какой-то час после расставания с ней я направился через поля к железной дороге, проходившей в пяти милях от Ристона.

Чудесный весенний день уже перевалил за полдень, я взял с собой книгу, недавно опубликованный томик стихов и рукопись моего покойного друга, ибо направлялся в Лондон, чтобы поручить её вниманию издателей.

Тут, оглядываясь в прошлое после столь многих лет труда и мучительной борьбы, я вспоминал его, исписавшего эту стопку бумаги. Восхитительный был человек, и блеск спокойной целеустремлённости озарял всю не знавшую покоя энергию. Я по-думал – чего никогда не делал прежде – о том, сколь многими способами он помогал мне, и глаза мои наполнились слезами, поскольку отвечал я на его привязанность прискорбными крохами. Я подумал о его тихой и успешной любви, о его милой жене, то есть бедной вдове, которая ныне, оставаясь во Флоренции, следила за тем, как пробегают тени облаков по гробнице мужа, как омывают её дожди, как играют на ней лучи солнца и луны. Тут я вспомнил и о том, что он умер во Флоренции, и о коротком письме, написанном перед самой его смертью под диктовку полной горя женой моего друга и покрытом многочисленными каплями её слёз. Эти прощальные слова, лишь чуть омрачившие счастливые дни моей любви к Мейбл, теперь имели куда больше веса, являя в себе и скорбь, и утешение сразу. Мысли о том, что почивший любил меня, приносили в себе благо: они скорее обращали меня к миру незримому – прочь от мира земного, где всё шло не так и незримое понемногу одолевало.

Письмо тогда находилось при мне. Я прихватил его вместе с рукописью, и вместе с ними – другое, запечатанное, которого ещё не вскрывал, согласно желанию умирающего. Достав оба письма, я свернул с тропы и сел у реки под ивой, только ещё начинавшей покрываться бледно-зелёной листвой. Там, под пенье западного ветра в тонких ветвях и под негромкую песенку струящегося потока я прочитал оба послания, и первым – то, которое уже читал прежде.

«Дорогой друг, я собираюсь в последнее путешествие и хочу проститься напоследок. Жена моя пишет и роняет частые слёзы, и мне не хочется уходить, хотя – как мне кажется – я не боюсь смерти. У меня к тебе есть две просьбы: первая, меньшая, относится к моим писаниям. Я не хочу, чтобы они пропали: ты знаешь, что сочинял я их, надеясь на то, что кому-нибудь они послужат добром… Не позаботишься ли ты о моих трудах? Ты знаешь, Хью, что ни о ком из друзей я не заботился, как о тебе, ибо в тебе было нечто удивительно привлекательное для меня; иногда меня даже огорчало, что ты едва ли испытываешь ко мне подобные чувства, но только иногда – ибо я замечал, что ты понимаешь это и стараешься проявлять ко мне больше привязанности. В том, что ты не мог этого сделать, я не нахожу твоей вины. Да благословит тебя Господь уже за эти старания! Когда встретишься с моей женой, будь с ней добр: мы с ней часто и с удовольствием разговаривали о тебе, гадая, каким великим человеком ты станешь. И ещё, я посылаю тебе запечатанное письмо. Сожги его, не вскрывая, в день твоей свадьбы с Мейбл или в день её смерти, если она умрёт с любовью к тебе. Но если – о, старый друг, – если с тобой приключится такое несчастье, на которое я не смею и намекнуть, прочти его. Фрэнк».

Тут я со скорбью вспомнил, что, прочитав последнюю строчку, позволил себе рассердиться на покойного за подобное предположение. Однако, когда я представил его умирающим и всю любовь друга ко мне, гнев мой немедленно превратился в сожаление. Острая боль превратилась в жалость. Ах! Сколько же времени миновало с тех пор, как я полюбил Мейбл! И как я сумел победить эту свирепую страсть? Фрэнк аплодировал бы моей решимости. Дорогой друг! Сколь мудр был он в своей любезной простоте.

Я поглядел на запечатанное письмо: адрес на нём был выведен рукой его жены. Сломав же печать, увидел почерк Фрэнка. Итак, оно было написано за какое-то время до его смерти.

Сколь грустно рыдал теперь ветер в ивовых прутьях, как скорбно пели водовороты на равнинной речке! И вот что я прочёл.