Воды любви (сборник)

Никакого обхождения, никакого уважения к тем, кто им страну, независимую Молдову, подарил – к КГБ МССР.

Но что делать, надо, надо было потерпеть. Вот только катетер выпадает. Но я, если что, пальцами там внизу пережму, да как-нибудь перетерплю. Оглядываюсь. Весь зал, в едином порыве, поет, что-то в паху пережимая. А что делать. Как говорится – постарели мои старики. Все мы ветераны, всем глубоко за семьдесят. Кто-то и старше! Я, например, всю войну прошел. Пока отцы и деды молодчиков, – которые нынче по московскому метро с фашистскими лозунгами бегают, – прохлаждались в снегах Заполярья, болотах Белоруссии и степях Курска, да на берегах Волги, мы, патриоты своей страны люто сражались за нее на вышках ГУЛАГа. Так и сломили целку Гитлеру. Отсюда и пошел разгром фашистской Германии. А сейчас… Эх, да что тут говорить. Я лучше спою. Тем более, что и Иосиф Виссарионович наш на сцене голос возвышает. Поет:

Там та дам там
Там пиду д уду д уду
Шый да ри ра
Шай да ри ра
Шай побеееееды!

После выступления публика Иосифа, певца нашего народного, и отпускать не хотела. Как пошутил со сцены сам Иван Николаевич Петров, – фамилия и имя его слишком засекречены, чтобы вот так их взять и выложить, – у нас в Конторе вход рупь, выход два. Кабыдзончик как услыхал это, аж побелел. Но мы певца успокоили, объяснили, что, мол, шутка. И что он совершенно спокойно может, – после подписания бумаги о сотрудничестве, – идти в гримерку, отдыхать. Его это ничуть не испугало. Братцы, что ж вы раньше-то молчали, сказал он. Я же такую бумажку еще в седом 1920—м подписал, когда только начинал карьеру исполнителя революционных советских песен. У меня и справка есть. Достал, показал. И в самом деле, похоже на справку. Печати, по крайней мере, есть. Ну, мы его снова аплодисментами приветствовали. Потом проводили со сцены. Было много цветов, слез, объятий, кто-то и отсосать Кобзончику умудрился. Врать не буду, не наш отдел. Из пятого, который по диссидентам специализировался. Там молдаван почти и не было. Это сейчас они везде, засилье их какое-то… Ну, на таких событиях мы, ветераны и бойцы Конторы, несмотря на все наши внутренние разногласия, всегда одно целое. Как говорится, кто угодно, только бля не русский. На худой конец, русский, но чтоб из крестьян, с говнецом. Кстати. О говнеце. Запахло им. Чую, не только катетер вывалился. Годы, годы… Все не то и все не так. Побрел я в фойе, в очередь встал за пироженными и коньяком. Стою, попахиваю. Товарищей своих радостно приветствую.

Машу рукой им в приветствии революционном. В это время подходит ко мне парнишка из молодых. Володя Ульянов его зовут. Да-да!

Подходит ко мне и говорит на ухо, таинственно так:

– Агафон Геннадиевич, – говорит.

– Отойдемте в гримерку… – говорит.

А сам подмигивает так. Смотрю и ушам своим не верю.

– Как, – гвоорю, – куда…

– Туда, туда, – Влад смеется.

– В гримерку к родному нашему, Иосифу Виссарионовичу Кабыдзону…

– Выпить с ним приглашаем вас, – говорит.

– Награда это, Николаич, – говорит он.

– Помнишь 67—й год? – говорит он.

– Вот и настала пора…. – говорит он.

Стою, от волнения плачу. Помнит, все помнит Контора родимая. В 1967—м я, жизни своей не жалея, провел полгода, следуя неотступно за Володькой Лоринковым, студентом филологического факультета КГУ. Особо я не прятался, но и не внаглую действовал. Давил, короче, на нерву. Гаденыш прятал в библиотеке роман «Мастер и Маргарита», не запрещенный, да… Но и не разрешенный! Гаденыш решил, что за ним следят, впал в паранойю, и попал в дурку. Там себе вены и порезал. А мне орден за это обещали дать, да забыли. И вот, вспомнили!

Батюшки мои! От волнения я аж еще раз катетер выпустил. Да ничего, товарищи тактично вид сделали, что не заметили. Так, следы мокрые оставляя, и пошел я в гримерку. Захожу, а там… На высоком кресле сидит сам Иосиф, народный певец. Вокруг него девки на корточках сидят, в шапочках разноцветных на головах. Типа гандона. Розовый, красный и синий. Это, как товарищи мне позже объяснили, пополнение Конторы по культурной части. Лейтанант, старший лейтенант и капитан. Под оперативным псевдонимами: Киска, Очко, и Просак. Девчонки наши оказались, боевые. Пока мы с товарищами и с товарищем певцом Кобзоном первую рюмашку дернули, старшая, которая Очко, встала, лосины на сраке поправила, и сказала:

– А теперь я почитаю вам свои стихи.

Лосины приспустила, губищи вытащили, левой рукой ухватила, и давай правой, как по струнам наяривать. И поет – оттуда и поет!