Воды любви (сборник)

– Надеюсь, дамы не будут возражать, если я отлучусь, – сказал он.

Пошел в ванную, решив, все-таки, переодеться во что-то более приличное. Понял, насколько пьян, раз этого захотел. Протер зеркало, увидел за собой Брюнетку. Та прижалась сзади, обняла, положила голову на спину.

– Вот, все просто, как в Библии, – сказала она.

– Ты мужчина, а я женщина, – сказала она.

– Ты здесь, и я здесь, – сказала она.

– Ты рад? – сказала она.

– Я рад, – сказал он.

* * *

Блондинку они имели вдвоем – писатель сзади, проповедник спереди, – а Брюнетка прижималась сзади к мужчинам, терлась об них животом, бедрами, грудями. Те, кстати, оказались огромными. Даже странно, как ей удалось скрыть за этой старой кофтой, подумал писатель. Наверное, замоталась. Он не знал, ведь она разделась за его спиной. Груди он увидел еще в ванной: там, поприжимавшись, Брюнетка встала на колени, и залезла все-таки к нему под халат. Он все порывался то закрыть дверь, то вернуться в комнату, но женщина говорила – ш-ш-ш-ш, – и вновь принималась за дело. Почему, он понял, когда они вернулись – он так и не смог кончить из-за алкоголя – и увидели, что в комнате проповедник, приспустив штаны, обхаживает Блондинку. Ожесточенно толкал ее, та визжала, время от времени затихая. Тогда мужик кричал:

– Рада, рада, ты рада?! – кричал он.

– О. я рада, еще как, – кричала она в ответ.

Ну, как тут не присоединишься, думал писатель виновато, обрабатывая Блондинку. Брюнетка подлезла снизу, стала поливать горячими слюнями место соединения. Подсыхая, слюнки дарили радость: становилось прохладно, как будто в мяту окунулся. Уу-у-у. От радости писатель едва не взвыл. Только, глянув на перевернутые портреты на стене, успокоился. Но нет, причин чувствовать себя предателем у него не было. Жена сама ушла. Постаравшись не смотреть на стену, писатель ускорился. Блондинка стала подлетать, и завыла. Как она умудрялась делать это, когда была занята и спереди, понять было трудно. Наверное, вдаваться в такие технические детали ему и не следовало. Следовало еще приналечь. Он и приналег. Почувствовал, как Брюнетка прижалась сзади, обняла, прикусила слегка ухо. Задрожал, кончая. Брюнетка вырвала его из Блондинки – та заорала негодующе, – и всадила себе в глотку. Брала все, до последнего. Ну и руки, подумал он. Какие сильные руки. Хорошо, что я сегодня пил, подумал он. Такие штуки всегда случаются, если пьешь, подумал он. Блондинка заныла.

– Отшлепайте меня, ну пожалуйста, – сказала она.

– Только если тебе в радость, – сказал писатель.

Брюнетка и проповедник радостно закивали, словно старого знакомого встретили.

– Да, я очень, очень люблю, – ныла Блондинка.

Он пошел в коридор за ремнем, вернулся, а эти уже тут как тут: стоят, держат девчонку за руки, выворачивают, а та лежит на диване задницей вверх. Задница прямо напрашивалась. Он стал стегать. От каждого удара Блондинка дергалась, взвизгивала. Но сучке нравилось. Он стал стегать еще сильнее.

– И немножечко побить… – скулила она.

– Придушить одной рукой, пощечин другой, – пыхтела в подушку она.

Писатель сделал. Почувствовал, что снова встает. Откуда-то сбоку приползла Брюнетка.

– Побей, побей и меня, – прошептала она.

Он, не оглядываясь, ударил назад локтем.

* * *

Светало рано.

Пели птицы, окно было серым, и ему, почему-то, представилось, что сейчас 22 июня 1941 года, и где-то в паре километров от города уже грохочут танки врага. Спать и дальше с таким ощущением было попросту невозможно. Так что он поднялся.

Протанцевал – чтобы не терять равновесие, приходилось делать удивительные па, – к кухне. Долго пил воду из крана, встав раком – как заключенный колонии «Белый лебедь», подумал он, – и понимая, что следует сейчас же, немедленно, оторваться. Пойти в комнату, проверить шкафы. Хотя все понятно и так, да. Но не пить он не мог. Вода была не железистая, как раньше, а отдавала хлором. Все не так, все другое. Все испортилось, подумал он – и я, наверное, тоже.

В шкафах все было на месте.

Кошелек лежал на телевизоре, и ни одна банкнота оттуда не пропала. Ноутбук в шкафу лежал, не раскрытый – как последние полтора года, что он собирался открыть его каждое утро, чтобы начать, наконец, писать. Все было на месте. Только, почему-то, не было на стене портретов. Но если это единственное, что они украли, не беда, подумал он. Пошел чистить зубы в ванную.

Там споткнулся об тело Блондинки. Она лежала с его ремнем – старым офицерским ремнем отца, который прослужил 50 лет, и остался как новенький, а что из нынешнего говна хотя бы год носится, – намотанным на шею. Такой широкий. Как шарфик. Пряжка вдавилась в шею. Даже когда он снял ремень, – размотал, придерживая голову девчонки на коленях, – большой, набухший синяк все равно торчал на шее пряжкой. В ванной плохо пахло, он не сразу понял, почему. Под носом у девчонки запеклась кровь, а кровь всегда воняет. Он переступил голое тело, и его стошнило в ванную.

Прямо на Брюнетку.