Воды слонам!

Доктор подходит к Верблюду и устраивается на корточках рядом с ним. Я невольно замечаю, что он старается не касаться коленями пола, чтобы не запачкать брюки.

Почти сразу же он встает и говорит:

— Ямайский имбирный паралич. Вне всяких сомнений.

Я втягиваю воздух сквозь сжатые зубы.

— Что? Что это такое? — хрипит Верблюд.

— Он у вас из-за того, что вы пили ямайский имбирный экстракт, — последние три слова доктор нарочито подчеркивает. — Иначе говоря, джейк.

— Но… Как? Почему? — Верблюд в отчаянии глядит доктору прямо в лицо. — Не понимаю. Я же всю жизнь его пью.

— Да-да. Не сомневаюсь.

Во мне вскипает ярость. Я подхожу к врачу.

— Мне кажется, вы не ответили на вопрос, — говорю я как можно более спокойно.

Обернувшись, врач смотрит на меня сквозь пенсне. Чуть помедлив, он отвечает:

— Причина паралича — крезол, которой использовал производитель.

— Боже праведный, — выдыхаю я.

— Именно.

— Зачем они его добавляли?

— Хотели обойти законодательство, согласно которому ямайский имбирный экстракт следует делать горьким, — повернувшись к Верблюду, он повышает голос. — Чтобы его не использовали в качестве спиртного напитка.

— Это пройдет? — голос Верблюда дрожит от страха.

— Нет. Боюсь, что нет.

У стоящих за моей спиной перехватывает дыхание. К нам подходит Грейди и касается плечом моего плеча.

— Постойте-ка. Вы хотите сказать, что никак не сможете ему помочь?

Врач выпрямляется и засовывает большие пальцы в жилетные карманы.

— Кто, я? Никак. То есть абсолютно.

Он становится похож на мопса, как если бы пытался зажать ноздри одними лишь мышцами лица. Подхватив свой чемоданчик, он направляется к двери.

— Эй, а ну не спешите, — окликает его Грейди. — Если вы ничего не можете сделать, то к кому нам обратиться?

Доктор отвечает, обращаясь в основном ко мне — должно быть, потому, что я платил.

— Найдется, знаете ли, масса людей, которые возьмут у вас деньги и взамен предложат лечение — скажем, масляные ванночки или электрошок, но толку не будет, уж поверьте. Со временем кое-что восстановится, но лишь самая малость, да и то в лучшем случае. Прежде всего, ему не следовало пить. Это, знаете ли, нарушение федерального закона.

Я теряю дар речи. Рот-то у меня, может, и открыт, но что тут скажешь?

— Ну что, всё? — спрашивает он.

— Простите?

— Вам… от… меня… еще… что-нибудь… нужно? — повторяет он мне чуть ли не по слогам, как слабоумному.

— Нет, — отвечаю я.

— Тогда позвольте откланяться, — он поднимает шляпу, осторожно ступает на сходни и спускается. Пройдя с дюжину ярдов, он ставит чемоданчик на землю, вытаскивает из кармана носовой платок и тщательно, палец за пальцем, вытирает руки. Подхватив чемоданчик, выпячивает грудь и уходит, разбив последние надежды Верблюда и унося в кармане часы моего отца.

Когда я возвращаюсь, Граф, Грейди и Билл стоят вокруг Верблюда на коленях. По лицу старика струятся слезы.

— Уолтер, мне нужно с тобой поговорить, — выпаливаю я, ворвавшись в козлиный загончик.

Дамка поднимает голову, видит, что это я, и вновь кладет морду на лапы.

Уолтер откладывает книгу в сторону.

— В чем дело?

— Хочу тебя кое о чем попросить.

— Ну, не тяни, в чем дело?

— У моего друга беда.

— Это парень, у которого паралич?

Ответить получается у меня не сразу.

— Да.

Я пытаюсь присесть на постель, но мне слишком не по себе.

— Ну, говори, не тяни резину, — торопит меня Уолтер.

— Я хочу привести его сюда.

— Что?

— Иначе его сбросят с поезда. Прошлой ночью друзья прятали его за рулоном брезента.

Уолтер смотрит на меня в ужасе.

— Скажи, ты ведь шутишь, правда?

— Послушай, я помню, как тебя трясло, когда меня сюда подселили. И знаю, что он рабочий и все такое, но он старик, и ему плохо, и нужна помощь.

— И что же мы с ним будем делать?

— Держать подальше от Черныша.

— И долго? Всю жизнь?

Я оседаю на край постели. Конечно же, он прав. Мы не можем прятать Верблюда бесконечно.

— Вот черт! — говорю я и хлопаю себя ладонью по лбу. И снова хлопаю, и снова.

— Эй, прекрати! — вмешивается Уолтер. Он садится и закрывает книгу. — Я ведь не просто так спрашивал. Что мы с ним будем делать?

— Не знаю.

— А семья у него есть?

Я резко поднимаю на него глаза.

— Как-то раз он упоминал о сыне.

— Ну, хоть что-то. А ты знаешь, где у него сын?

— Нет. Как я понял, они не общаются.

Уолтер разглядывает меня, барабаня пальцами по ноге. Помолчав с полминуты, он наконец говорит:

— Ладно. Приводи. Только чтобы вас никто не видел, а то всем нам тут всыплют по первое число.

Я буквально столбенею от неожиданности.

— В чем дело? — спрашивает он, сгоняя со лба муху.

— Ни в чем. То есть нет, я хотел сказать спасибо. Большое-пребольшое.

— Послушай, у меня же есть сердце, — говорит Уолтер, откидываясь на раскладушке и вновь принимаясь за книгу. — В отличие от некоторых наших знакомых, к которым мы так привязаны.

Мы с Уолтером отдыхаем между дневным и вечерним представлением, как вдруг в дверь к нам тихонько случат.

Он вскакивает на ноги, опрокидывает деревянный ящик и, чертыхаясь, ловит керосиновую лампу, которая чуть не упала на пол. Я подхожу к двери и беспокойно оглядываюсь на сундуки, уложенные встык вдоль дальней стены.