Воды слонам!

— Я же тебе говорю. Он погиб. Но если уж ты хочешь выбросить деньги, чтобы врач повторил тебе то же самое, то ради бога.

В глазах у меня мелькают белые и черные искорки — плывущий, дрожащий узор, затмевающий все остальное. Я падаю на постель.

— Эй, ты в порядке? — окликает меня Уолтер. — Послушай, парень. Что-то ты малость позеленел. Тебя там часом не вырвет?

— Нет, — отвечаю я. Сердце колотится, в ушах гудит — мне только что припомнилась маленькая бутылочка отвратительной на вид жидкости, которую Верблюд предложил мне в мой самый первый день в цирке. — Я в порядке. Слава богу.

На следующий день, сразу после завтрака, мы с Уолтером вместе со всеми выстраиваемся в очередь к красному фургону, где обычно продают билеты. Около девяти сидящий в фургоне человек подзывает первого по очереди, разнорабочего. Тот почти тут же разворачивается и, выругавшись, сплевывает прямо на землю. Следующий — еще один разнорабочий — тоже отходит от окошка вне себя от гнева.

Люди в очереди поворачиваются друг к другу, перешептываются.

— О-хо-хонюшки… — говорит Уолтер.

— Что это тут происходит?

— Похоже, удерживают из получки в стиле Дядюшки Эла.

— То есть?

— Большинство цирков понемногу удерживают из получки до конца сезона. А Дядюшка Эл, когда у него кончаются деньги, удерживает получку целиком.

— Вот черт! — сержусь я, когда от фургона в ярости отходит третий. Еще двое рабочих с мрачными лицами просто уходят из очереди, зажав в зубах самокрутки. — А чего же мы тут тогда теряем время?

— Это касается только рабочих, — отвечает Уолтер, — а артистам и боссам платят всегда.

— Но я ни тот и ни другой.

Уолтер оценивает меня взглядом.

— И правда — ни тот и ни другой. Бог тебя знает, кто ты такой, но человек, который сидит за одним столом с главным управляющим зверинца и конного цирка, не может быть рабо¬чим.

Это же ежу понятно.

— И что, часто так бывает?

— Ну да, — говорит Уолтер. Он откровенно скучает и ковыряет носком башмака землю.

— А потом хотя бы отдает?

— Думаю, никто не проверял. Народная мудрость гласит: если он задолжал тебе больше чем за четыре недели, лучше в день получки не показывайся.

— Почему? — спрашиваю я, наблюдая, как еще один человек в поношенной одежде отходит от окошка и разражается градом проклятий. Трое рабочих, стоявших перед нами, тоже уходят из очереди и, сутулясь, возвращаются к поезду.

— Ведь ты же не хочешь, чтобы Дядюшка Эл думал, будто он твой должник? Появись у него этакая мысль — ив один прекрасный день ты исчезнешь.

— Куда? Сбросят с поезда?

— Ну да.

— Ничего себе! Можно же просто не брать их с собой.

— Но ведь он должен им денег. Думаешь, ему бы сошло с рук?

И вот в очереди передо мной остается только Лотти. Ее светлые волосы, уложенные в аккуратные кудряшки, блестят на солнце. Человек, сидящий у окошка в красном фургоне, подзывает ее к себе. Пока он отсчитывает ей несколько купюр, они непринужденно болтают. Наконец он протягивает Лотти деньги, которые она тут же пересчитывает, облизнув указательный палец, а потом сворачивает в трубочку и прячет за корсаж.

— Следующий!

Я делаю шаг вперед.

— Как зовут? — спрашивает он, не поднимая глаз. Это маленький человечек с лысиной, опушенной тонкими волосами. На носу у него очки в проволочной оправе. Он пялится в лежащий перед ним гроссбух.

— Якоб Янковский, — отвечаю я, пытаясь заглянуть ему за спину. Фургон отделан планками из резного дерева, потолок в нем расписной. Помимо столика, в фургоне стоит сейф, а у одной из стен — раковина. На противоположной стене висит карта Соединенных Штатов, в которую воткнуты цветные булавки. Судя по всему, наш маршрут.

Человечек ведет пальцем вниз по гроссбуху и, остановившись, смотрит в крайнюю правую колонку.

— Извините.

— Что значит «извините»?

Он поднимает на меня глаза — само чистосердечие.

— Дядюшка Эл не хочет, чтобы к концу сезона вы были на мели. И всегда удерживает жалованье за четыре недели. В конце сезона получите. Следующий!

— Но деньги нужны мне сейчас!

Он неумолимо глядит на меня в упор.

— Следующий!

К окошку приближается Уолтер, а я отхожу, приостановившись лишь для того, чтобы сплюнуть в пыль.

Решение приходит, когда я нарезаю фрукты для орангутанга. Приходит вспышкой, знаком свыше.

У вас нет денег?

А что есть?

Возьмем что угодно.

Я дефилирую перед вагоном номер 48 и, пройдя туда-сюда по меньшей мере раз пять, наконец забираюсь внутрь и стучу в дверь купе номер 3.

— Кто там? — слышится голос Августа.

— Это я. Якоб.

Минутная пауза.

— Заходи.

Я открываю дверь и вхожу.

Август стоит у окна, Марлена сидит в одном из плюшевых кресел, положив голые ноги на пуфик.

— Привет, — краснея, говорит она и расправляет юбку, предварительно прикрыв ею колени.

— Привет, Марлена, — отвечаю я. — Как дела?

— Лучше. Уже немного хожу. Скоро снова буду в седле.

— Что же тебя сюда привело? — вмешивается Август. — Да нет, не думай, мы всегда рады тебя видеть. И даже по тебе скучали. Правда, Марлена?

— Ну… да, — говорит Марлена, поднимая на меня глаза. Я тоже краснею.