Воды слонам!

— Ну да. Еще как, мистер Янковский. Наговорили с три короба с тех пор, как мы уехали из столовой. Просто-таки заболтали меня до смерти.

Я краснею. Смотрю на свои крючковатые пальцы. Бог его знает, что я говорил. Помню только, о чем думал, причем не здесь и теперь, а там, в прошлом — до того, как я очнулся, мне казалось, что я именно там.

— В чем дело? — спрашивает Розмари.

— Скажите, я… говорил ли я что-нибудь… ну, постыдное?

— Бог ты мой, нет! Вот только никак в толк не возьму, почему вы не рассказываете остальным — ведь все ходили в цирк, ну, и вообще. Мне кажется, раньше вы о цирке даже не упоминали, верно?

Розмари выжидательно смотрит на меня, а потом, нахмурив брови, подтягивает к моей кровати стул и садится.

— Вы ведь говорили не со мной? — мягко спрашивает она.

Я качаю головой.

Она берет меня за обе руки. Какие у нее теплые и крепкие ладони.

— Вам нечего стыдиться, мистер Янковский. Вы истинный джентльмен, и я горжусь тем, что с вами знакома.

Мои глаза наполняются слезами. Я опускаю голову, чтобы она не заметила.

— Мистер Янковский…

— Я не хочу об этом говорить.

— О цирке?

— Нет. О… господи, ну неужели не ясно? Ведь я понятия не имел, что говорю. Это начало конца. Теперь все покатится под уклон, а мне и без того немного осталось. Но я так надеялся на свою голову. Так надеялся.

— Ну, с головой у вас все в порядке, мистер Янковский. Такие мозги дай бог каждому.

С минуту мы молчим.

— Я боюсь, Розмари.

— Хотите, я поговорю с доктором Рашид?

Я киваю. Из глаза у меня выкатывается слеза и падает на коленку. Я широко раскрываю глаза, чтобы слезы перестали капать.

— Через час вам уже идти. Может, малость отдохнете?

Я снова киваю. Похлопав напоследок меня по руке и опустив изголовье кровати, она уходит. Я лежу на спине, прислушиваясь к жужжанию лампы и разглядывая мозаичный узор на подвесном потолке. С виду он похож на прессованный попкорн и безвкусное рисовое печенье.

Если быть честным с собой до конца, то я мог бы уже и догадаться, что впадаю в маразм.

На прошлой неделе, когда ко мне приезжали родные, я их не узнал. Пришлось притвориться: когда они направились прямиком ко мне и я понял, что это не чьи-то, а мои посетители, я улыбнулся и издал полный набор приветственных возгласов, вроде «Кого я вижу!» и «Бог ты мой!», в чем, собственно, и состоит в последнее время мое участие в разговорах. Я надеялся, что все в порядке, но вдруг лицо женщины приняло необычный вид. Она была явно сбита с толку, наморщила лоб и чуть приоткрыла рот. Я припомнил последние несколько минут разговора и понял, что ляпнул не то, что моя реплика должна была быть строго противоположной. Я был крайне подавлен: не могу сказать, чтобы мне не понравилась эта Изабелла, просто я не узнал ее, а потому мне было непросто следить за подробностями ее злополучного балетного вечера.

Но вот она повернулась, рассмеялась — и в этот миг я увидел свою жену. Я даже прослезился — и эти люди, которых я не узнал, украдкой обменялись взглядами и вскоре объявили, что им пора, мол, дедушке нужно отдохнуть. Они пожали мне руку, подоткнули одеяло и ушли. Ушли в большой мир, оставив меня здесь. А я до сих пор понятия не имею, кто это был.

Я узнаю своих детей, не поймите меня неправильно, — но это были не мои дети, а дети моих детей, а то и их дети, и, возможно, дети этих детей. Ворковал ли я с ними, когда они были малышами? Качал ли их на коленях? У меня три сына и две дочки, можно сказать, полон дом детей, и ни один из них особо себя не сдерживал. Умножьте пять на четыре, а потом снова на пять — неудивительно, что некоторых я забыл. Да, конечно, все они бывают у меня по очереди, но даже если я кого-то из них и запомню, они могут вновь появиться месяцев через восемь-девять, а за это время немудрено позабыть все на свете.

Но то, что случилось сегодня, куда как страшнее.

Ради всего святого, о чем я говорил?

Я закрываю глаза и принимаюсь копаться в отдаленных уголках памяти. Но разве там можно хоть что-то найти? Мой мозг — словно вселенная, утончающаяся по краям. Однако она не исчезает без следа — я чувствую, там есть что-то еще, недоступное мне, трепещущее в ожидании… и дай-то бог, чтобы я соскользнул туда вновь с раскрытым ртом.

ГЛАВА 17

Пока Август чинит бог знает какую расправу над Рози, мы с Марленой сидим на траве в ее костюмерном шатре, вцепившись друг в друга, словно две обезьянки. Я за все это время не проронил почти ни слова — лишь прижимаю ее голову к своей груди и слушаю печальную историю, которую она выкладывает мне торопливым шепотом.

Она рассказывает, как познакомилась с Августом — ей было семнадцать, и до нее только что дошло, что недавний наплыв холостяков к семейным обедам на самом деле был смотром кандидатов в мужья. Когда один средних лет банкир со скошенным подбородком, редеющими волосами и тонкими пальцами явно к ним зачастил, она почувствовала, что ее жизненный пусть приобретает слишком уж определенные очертания.