Воды Зардинах (СИ)

— И речи быть не может, — отрезал Ильгамут, оборачиваясь к ней, а Джанаан повернула голову и вдруг посмотрела на Альмиру так… будто понимала. О, небо, подвластное Ташу, и преисподняя в огне Азарота, да что еще они удумали?! — Я запрещаю.

— Ты не можешь, дядя, — прошелестела Альмира, и глаза у нее вновь наполнились слезами. — Я своей рукой подала ему этот кубок. Мою участь решит тисрок.

И обезглавит ее лишь за то, что она ничего не знала?

— Джанаан, — вновь попытался Ильгамут, и в ее зеленых, словно пара аквамаринов, глазах тоже блеснули слезы.

— Ты прав, она твоя сестра, — сказала Джанаан, поднимаясь с резного стула — зашелестели алые ткани, зазмеились по груди длинные темные косы — и сжимая запечатанное письмо до белых пальцев. — У тебя есть сын, что унаследует твои земли. И я люблю и почитаю тебя, как и прежде, — голос у нее сорвался, но стоило лишь шагнуть вперед, как она мгновенно отшатнулась от него, ухватившись дрожащей рукой за край стола. — Но если такова воля богов, и ее кровь будет на моих руках так же, как на ее — кровь моего сына… Я останусь в Ташбаане.

Ильгамут знал, что не прав. Что она истерзана горем и всё же находит силы помнить о муже. Но не мог не подумать о том, что ему померещилось в этих словах безжалостное… «Останусь с ним».

***

Ветер дул с востока, неся с собой запах соли и играя с прозрачными газовыми шторами на широко распахнутых окнах. Всех оттенков синего, отчего казалось, что море подошло к самым стенам дворца, вздыбилось волной над широкими подоконниками и вот-вот хлынет через них в заполненную светом, голосами и запахами залу. Одну из малых, с такими же синими, как и шторы, шелковыми драпировками по стенам и расцветшими в высоких серебряных вазах орхидеями с фиолетовыми лепестками. Большую, как сказала Ласаралин, не открывали с самой зимы.

Сама она сидела, постукивая пальцами в полудюжине колец — на указательном и вовсе блестело сразу два ободка из красного золотого, — покачивала головой со сложной, украшенной рубиновыми гребнями прической, и недовольно хмурила брови в ожидании, пока слуги наконец почистят для нее апельсины. Такой же красные, как и ее верхнее парчовое платье с разрезными рукавами, подпоясанное белоснежным кушаком и обнажающее тонкие, почти прозрачные рукава нижнего. По ташбаанским меркам вечер выдался прохладным и даже промозглым.

— Прекрасная погода, — прощебетала тем временем Ласаралин, прежде чем поднести к губам апельсиновую дольку.

— Мне казалось, — заметила Аравис, — в летние месяцы в Ташбаане не раздают дрова.

Для бедняков, что не могут купить их сами. Прежде Аравис и не задумывалась об этом — да и кто бы рассказал об этом дочери благородного тархана, — но принцесса Арченланда неожиданно узнала о Калормене гораздо больше, чем прежде знала тархина. О дровах, впрочем, она вспомнила случайно: из-за донесшегося от мужского стола вопроса Великого Визиря.

— Жрецы говорят, с моря идет чудовищный шторм. Не прикажете ли, повелитель — да живете вы вечно — послать слуг в бедные кварталы?

Тисрок перевел на него скучающий взгляд — до этого он разговаривал с Кором и, судя по всему, не язвил в ответ на каждое слово лишь из необходимости всё же перезаключить эти злосчастные торговые соглашения, — и качнул головой:

— Пошлите за тарханом Камраном, раздача дров для бедняков в его ведении. Помнится, — щелкнул тисрок пальцами в острых рубиновых перстнях, — три дня назад он жаловался, что караван из Тибефа запаздывает, а у него остался лишь каменный уголь. Да и того хватит только на храмы.

Подумать только! Они жгут огонь в пустых храмах вместо того, чтобы раздать этот уголь в бедных кварталах!

На том, что тисрок вообще помнил такие тонкости, Аравис предпочла не заострять внимания. И уже позабыла, что калорменские храмы не закрывали своих дверей даже в самую глухую ночь. Любой, кто не мог согреться в собственном доме, шел к столпу богов.

— Не раздают, — согласилась тем временем Ласаралин. Как всегда беспечная и ничуть не изменившаяся. Будто и не она… почти плакала о жестокости первого мужа каких-то несколько дней назад. Будто… та Ласаралин вновь надела маску глупой жены тисрока и больше не собиралась ее снимать. Не в присутствии Аравис. — Но тебе не о чем беспокоиться, моя дорогая, запасы дворца никак не зависят от городских. Напомните мне прислать вам слугу с еще одной жаровней, тархина, окна ваших покоев так неудобно выходят на восток, — добавила она, переведя взгляд на мачеху Аравис. За женский стол Ласаралин села не иначе, как из вежливости, и теперь сияла, слепила глаза буйством красных тканей и драгоценностей, на фоне которых даже Аравис почувствовала себя… неловко. Арченландцы всегда были более сдержаны, а за одни только длинные рубиновые серьги Ласаралин можно было купить зерна на целую деревню. Или дров на несколько ночей.

Что уж было говорить о несчастной, замершей на краешке своего стула мачехе, едва смеющей поднять глаза на жену тисрока.

— Вы очень добры, госпожа. Но ведь и ваши окна выходят на восток, а я бы не хотела…