Воды Зардинах (СИ)

Альмира не поняла. В первое мгновение он лишь отрывисто вздохнул, глядя широко раскрытыми, будто остекленевшими глазами куда-то мимо лица матери, почему-то перевел взгляд на кувшин и выбросил вперед левую руку. Свистнувший у самой руки Альмиры изогнутый нож ударил по медному горлышку, и вино хлынуло из опрокинутого кувшина на столик. Потекло тонкими струйками с круглой столешницы, затем дробно закапало, но Альмира лишь потрясенно смотрела на впитывающуюся в пушистый ковер темно-красную лужу, не понимая, зачем он это сделал. И почему хрипит и кашляет у нее за спиной, словно его душит невидимая петля.

— Ильсомбраз! — повторяла принцесса звенящим от ужаса голосом. — Ильсомбраз!

Пока эти хрипы вдруг не оборвались в одно мгновение и от постели принцессы не донесся, заставив Альмиру испуганно зажать уши руками, душераздирающий женский крик.

========== Глава седьмая ==========

В убранных бирюзовыми драпировками покоях стояла гнетущая — мертвая — тишина.

— Ты не можешь ехать, — сказал Ильгамут, глядя на дрожащие, лишенные таких привычных колец и браслетов руки жены в кроваво-красных рукавах. Заостренное белое перо выскальзывало из ее пальцев уже трижды. — Ты всего несколько дней, как родила.

— Я поеду, — ответила Джанаан бесцветным, едва слышным голосом. Будто от нее только и осталось, что ее тело, пустой сосуд, подобный статуям Зардинах в храмах богов, а душа… оказалась заперта под тяжелой прямоугольной крышкой саркофага из красного дерева. — Так быстро, как только смогу. Но я поеду. Только я вправе принести ему такие вести. И только я вправе привезти ему тело его сына.

Свернувшаяся в кресле, прижав колени к груди, Альмира — комочек темно-красных волос и алых шелков, шевелившийся лишь для того, чтобы промокнуть глаза, если из них вновь начинали течь слезы, — судорожно выдохнула, но даже не помыслила о том, чтобы что-то сказать. И заплакала вновь, не понимая, почему боги вдруг оказались так жестоки к ней. Почему… боги покарали невиновного — шестнадцатилетнего мальчика — за грех его матери и отца.

— Джанаан…

— Ты нашел ее? — спросила жена всё тем же бесцветным голосом, не поднимая покрасневших глаз от выведенных на узкой полосе пергамента черных строчек. Ильгамут видел написанное так четко, словно это письмо было выписано прямо у него перед глазами. Огненными буквами.

Любовь моя, я молилась о нашей встрече с того самого дня, как ты услал моего мужа прочь от Ташбаана, но ныне я молюсь лишь о том, чтобы милосердные боги позволили мне повернуть время вспять. Наш сын убит. Отравлен подлой змеей, возомнившей, что она вправе судить нас за любовь. Я прибуду в Ташбаан не позднее первого летнего месяца и молю, чтобы ты не отказал Ильсомбразу в чести упокоиться рядом с его великими предками. Как молю и о правосудии.

— Она прячется в доме своего мужа.

Ускользнула в суматохе на одном из лучших его жеребцов, пока они пытались понять, кто… как… Пока он сам пытался добиться от плачущей, не способной связать и двух слов племянницы, где она взяла это вино и почему принесла именно Джанаан. Альмира рыдала у него на груди и лишь повторяла, что не знала, не знала и не хотела, а Джанаан выла, как раненая волчица, и гладила пальцами застывшее, мокрое от ее слез лицо сына.

— Так возьми его штурмом.

— Она моя сестра, Джанаан. Что ты прикажешь мне делать с этим?

Она повернулась так, словно малейшее движение причиняло ей боль, сравнимую с ударом копья, посмотрела на Ильгамута пустыми глазами и ответила равнодушным шепотом:

— Ты ждешь приказа от моего брата? Хорошо. Пусть она проживет еще несколько месяцев, но я клянусь Ташем и Азаротом, что она не скроется от правосудия ни в одних землях этого мира. Где бы она ни пряталась, куда бы ни бежала, мы настигнем ее и покараем, даже если для этого мне придется пожертвовать богам собственную жизнь.

Будто она и не помнила, что была матерью еще троих детей. Была матерью новорожденного младенца и двухлетней девочки, нуждавшихся в ней куда сильнее, чем Ильсомбраз. Ильсомбраз… уже не нуждался ни в чем.

— Джанаан.

— Я не стану повторять ему твои слова, — ответила она чуть громче, и Ильгамуту вновь стало жутко от одного только звука этого сорванного голоса. Что значили клинки и бичи в сравнении с отчаянием женщины, слышавшей, как ее любимый сын испустил последний вздох. — Я скажу… что мой возлюбленный супруг будет сражаться до последней капли крови, чтобы покарать убийцу моего сына. Но ты и сам знаешь, что тебе лучше не подводить моего брата.

Да пусть наденет его голову на копье. Пусть… избавит его от необходимости тащить на плаху родную сестру, поскольку приговор за смерть Ильсомбраза… тоже будет смертью. Рабадаш не смилостивится. И даже если он и захочет проявить милосердие к безумной женщине… Джанаан ему не позволит.

Но их беды не заканчивались даже на этом.

— Я поеду с вами, госпожа, — едва слышно сказала Альмира, когда на письме в Ташбаан остался красный оттиск печати с обвивающей лотос змеей.