Воды Зардинах (СИ)

Никогда не покидала даже границ родной сатрапии. Жизнь племянницы тархана Ильгамута, господина кровавых песков и бича мертвых варварских земель, замыкалась в узких коридорах и душных комнатах скрывающегося в глубинах пустыни дворца. Выросшего под сенью пальмовых деревьев в одном из немногих оазисов, и окружавший его город не шел ни в какое сравнение даже с тем, что лежал вокруг дворца Джаухар-Ахсаны, не то, что со столицами северных и восточных сатрапий. Альмира видела, с каким скучающим выражением лица тархан Ильсомбраз смотрел на дома у подножия дворца-башни, растущей из одинокой бурой скалы — последнего отголоска великой западной цепи, среди утесов и обрывов которой брала начало полноводная Руд-Халидж и дюжины ее притоков.

А ведь Сердце Пустыни было прекраснейшим городом во всей их бескрайней сатрапии. Но, верно, не шло ни в какое сравнение с морской жемчужиной Зулиндреха, раскинувшейся над побережьем в белом песке и синих, как северные алмазы, волнах. И, уж конечно, не с Ташбааном, городом богов и великих тисроков, чей остров еще на заре времен вырос из глубин реки Сахр по воле самого Таша неумолимого и неодолимого.

Ташбаан был несбыточной мечтой, которую ей, дочери тархины из самой южной калорменской сатрапии, было не увидеть никогда. Но это «никогда» оказалось куда короче, чем она могла бы помыслить прежде. Дядя послал за ней на исходе осени — ничего толком не объяснив в отправленном матери письме, — но Альмира догадывалась и чувствовала себя разочарованной. Знала, что не может жить в доме отца до конца своих дней, но думала, что в мужья ей выберут одного из соратников дяди, быть может, даже безземельного тархана, чтобы вознаградить его за проявленную в боях с варварами доблесть. Даже испугалась, что им окажется тот мальчишка-копейщик не старше нее, помогший Альмире подняться в паланкин с тяжелыми, оберегающими женщин от стылого ветра занавесками.

— Позвольте вашему презренному слуге предложить вам руку, пресветлая госпожа.

— Благодарю…

— Мое имя Рушдан, пресветлая госпожа. Счастлив услужить.

Но угроза миновала. Мальчишка был даже не главным в отряде — конечно же, дядя не доверил бы их с матерью безопасность такому юнцу, — и не смел поднимать на тархин глаза, даже когда подавал им флягу с набранной в колодце ледяной водой. И в Джаухар-Ахсане Альмиру ждало новое потрясение.

— Тархан Ильсомбраз? — спросила она тонким голосом, думая, что боги покарали ее за какой-то невольный грех и теперь ее обманывает собственный слух.

— Мой старший сын, милое дитя, — улыбнулась принцесса Джанаан, но в ее зеленых с голубым отливом глазах будто стыл прозрачный лед. — Любимый племянник великого тисрока, да живет он вечно, и господин Зулиндреха. Смею надеяться, вы поладите.

Тархан был не старше Альмиры, но… сын принцессы? Той, кого во всем Калормене, от белых песков севера до багровых — юга, от морских берегов востока до степей и гор запада, величали любимой сестрой тисрока? Да и сам он, по слухам… Воин Азарота. Такой же, как дядя, но тот… никогда не казался Альмире безжалостным и свирепым, как рисовала этих воинов людская молва. Кровавые Сабли Калормена, яростные слуги Азарота, Бича Небес и Господина всех мужей. Ибо каждый мужчина в империи, будь он хоть тисроком, хоть пахарем, был готов отстоять свое с оружием в руках. Хоть с саблей, хоть с обыкновенным серпом, но каждый из них знал, сколь суровый край раскинулся вокруг и сколь многие с радостью лишат жизни всякого, кто не способен защитить свой очаг. И даже эти пахотные серпы повторяли форму клинков тарханов и принцев. Даже сам Бич Небес сражался с северными и южными демонами с огненным серпом в руке.

И незнакомый, никогда не виденный ею племянник тисрока, правитель сразу трех сатрапий в свои шестнадцать лет… Каким властным и надменным он должен был быть. И сколь красивые стихи покрывали длинный пергаментный свиток, прославлявший день рождения его сестры тархины Марджаны.

Мне ветер, покорный великому Ташу, принес весть благую

В ночь полной луны, что тьму изгоняет по воле самой Зардинах.

И море у ног сребром обратилось, пронзив красотой мою душу нагую,

Едва я услышал о счастье, расцветшем в пустыни алых клубах.

Разве может тот, кто пишет такие стихи, быть жестоким? Тот, кто смотрел на нее

завороженными черными глазами и говорил, что она ослепила его одним своим взглядом? Высокомерен он всё же был — а как не быть, когда он так близок к трону самого тисрока, да живет он вечно, — но Альмира ждала тирана. А встретила всё же поэта.

И сама не заметила, как начала расспрашивать его о красоте столицы, чтобы отвлечь от мыслей о рожавшей за плотно закрытыми дверьми матери. Должно быть, он посмеивался в мыслях над наивной тархиной, не способной представить даже тень высящегося посреди реки города, но отвечал с неизменной улыбкой на тонких губах.