Воды Зардинах (СИ)

С дворцового ристалища, скрывающегося в самых глубинах сада — за широкой темно-зеленой листвой плодоносящих деревьев, дабы не тревожить сидящих у фонтанов женщин лязгом металла и бранью взбудораженных мужчин — доносились одинаково-злые голоса. Один цедил ядом через слово — отравил бы даже саму землю у него под ногами на все десять миль вокруг Ташбаана, если бы мог, — второй беспрестанно огрызался в ответ, как побитый слепой щенок на дикого волка. Лишь словами ответить и мог, ведь саблей не получалось.

— Если ты жаждешь, чтобы первый же северный варвар надел твою голову на копье, то, без сомнения делаешь успехи.

— О, молю богов о прощении! Ведь я, презренный, не в силах победить в бою самого тисрока Калормена, да живет он вечно и вечно правит! Ты же Воин Азарота, будь неладна твоя…!

— Мне тридцать восемь лет, щенок! И я не сражался в настоящем бою уже четыре года!

Когда Аравис обогнула последнее заслоняющее ей взор раскидистое дерево, в душном, будто раскаленном, несмотря на близость реки — или по вине не менее близкой пустыни, — воздухе вновь свистнула сабля в узорах серебра и срезала черный, как смоль, кончик короткой косицы.

— Не смей! — взвыл принц Шараф и принял следующий удар на лезвие собственной сабли.

— Отчего же? — по-волчьи оскалился ненавистный тисрок и даже не парировал выпад, а ушел вниз и в сторону — плавно, как речная волна — сбив брата на истоптанную землю стремительной подножкой. И уже выпрямился, отсалютовав саблей, пока тот еще падал, неловко взмахнув руками и едва сумев превратить это позорное падение в чуть менее позорный перекат. — Быть может, мне стоит обрить тебя налысо? — со злым смешком спросил тисрок и сверкнул черными глазами, вновь растянув тонкие губы в безжалостной усмешке. — Ведь сражаешься ты хуже последнего раба.

Затем повернул голову, заметив краем глаза сиреневый силуэт с черными косами, и бросил, не меняя интонации:

— Место женщин у фонтанов и цветов, тархина Аравис.

— Ваших — без сомнения, — отрезала она в ответ и скрестила руки на груди, давая понять, что не двинется с места. — Я желаю говорить с великим тисроком, да живет он вечно, — видит Лев, ни одна фраза в ее жизни еще не давалась Аравис так тяжело, — и полагаю, что у него ныне найдется время для принцессы Арченланда.

Раз находилось на то, чтобы гонять младшего брата по ристалищу. И что это за разговоры о северных варварах? Они замыслили новое вторжение? Что ж, пусть попытаются: никто в Арченланде не стрелял из лука лучше нее. И никто не сражался на алебардах и тяжелых двуручных мечах лучше Корина. Ни одна калорменская сабля не выдержит даже один такой удар.

— Ступай, — велел тисрок поднявшемуся с земли брату и не глядя вогнал саблю в ножны из слоновой кости.

— Как пожелаешь, — кивнул тот с явным облегчением в голосе и исчез на петляющей среди деревьев мощеной дорожке, отвесив Аравис едва заметный поклон. — Тархина, — прозвенело в неподвижном горячем воздухе, и следом повисла такая же звенящая тишина. Молчали разноцветные птицы на раскидистых ветвях, напуганные свистом и лязгом сабель, затихла и река, еще мгновение назад плескавшая, казалось, у самых ног. Остались лишь отблески вырастающей прямо из речного дна кованой медной решетки да отраженного водой солнца, видневшиеся сквозь поникшую от жары листву.

Остались лишь агатово-черные глаза на ненавистном смуглом лице.

— Вы желали говорить, тархина.

— Будь моя воля, я предпочла бы сразиться, — ответила Аравис, не задумываясь, и вновь увидела эту острую, словно лезвие сабли, усмешку.

— Это не вернет вам отца. А жажда мести — это так… не по-северному, верно?

— Север милосерден и готов дать второй шанс даже злейшему врагу.

Но она родилась на Юге. Хотела она того или нет, огненное благословение Азарота кипело в ее венах с того самого дня, как она впервые открыла глаза и увидела обжигающее калорменское солнце.

— Север, — согласился тисрок, зная, о чем она думает. — Но не Юг.

— Вы несправедливы, — отрезала Аравис, и внезапный порыв ветра откуда-то из-за спины взвил в воздух ее косы и сиреневые рукава платья. Ветер — оружие Таша, что рождается под крыльями Птицеликого бога. Будто сам он приказывал ей замолчать и не оскорблять слух его потомков непочтительными речами. Но она сама от крови богов, если эти легенды не лгут. От крови тисрока Ильсомбраза, Покорителя Запада, и отца его Ардиба Законника, повелевшего своим потомкам учиться искусству не одной лишь войны, но и политики, сражаясь словом там, где нельзя было победить клинком. Пусть она и женщина, но она достойна своих предков не меньше, чем этот черноглазый дьявол.

— Брат мой — лишь ребенок, неповинный в грехах отца и сестры. А вы держите его в Ташбаане, словно птицу в золотой клетке. Он от крови благородных тарханов и великих тисроков, он погибнет в вашей темнице.