Воды Зардинах (СИ)

— Они слишком длинные для тархана.

Волосы. Еще влажные, не заплетенные в привычную ему тугую косу и доходившие до самых плеч.

— Отец не возражает, — ответил Ильсомбраз, откладывая кисточку и медную коробочку с темно-синей краской, а мать качнула головой с неприкрытым осуждением.

— И напрасно. Ты привлекаешь излишнее внимание.

— Излишнее? — повторил Ильсомбраз, невольно усмехнувшись. — Под моей рукой две сатрапии. Три, пока Сармад не войдет в возраст, чтобы править самому. Так как же мне не привлекать внимания, когда все вокруг только и ищут моего благоволения? Кто она? — спросил он без паузы, и уголки губ матери дрогнули в улыбке.

— Племянница Ильгамута.

— Блюдешь его интересы? — пошутил Ильсомбраз, и ее улыбка стала явственнее.

— Твои, мой гордый сокол. Я уже не юная девица, и ребенок, которого я ношу под сердцем, верно, станет последним. Но если это девочка, и у Ильгамута так и не будет сыновей от наложниц… — она недовольно качнула головой, будто не желала признавать возможность такого исхода, и продолжила. — Мать твоей невесты — старшая из восьми его сестер, и если ты женишься на ее дочери…

— Я стану первым наследником Ильгамута, — закончил за нее Ильсомбраз. И южные рубежи будут хранить верность тисроку, что бы ни случилось в столице и других сатрапиях. А то и сами подавят ближайшие к ним мятежи. — Ведь я сын любимой сестры тисрока и стою выше любого иного тархана. Ты хочешь, чтобы я уступил Зулиндрех и прочие земли Сармаду?

— Тебе придется это сделать, если ты унаследуешь сатрапию моего мужа. Но об этом говорить пока рано, мой сокол.

— Она красива? — спросил Ильсомбраз, и мать осуждающе возвела глаза к расписанному витиеватыми узорами потолку.

— Ей шестнадцать лет, сын мой. Любой, кто видел ее, скажет, что она подобна едва распустившемуся бутону, еще не успевшему стряхнуть с лепестков росу юности. А ты мог бы спросить, умна ли она и добродетельна.

— Так она красива? — повторил Ильсомбраз, и мать засмеялась низковатым грудным смехом, отмахнувшись от него смугловатой рукой в тонких браслетах. Уже надела подарок отца, звенящий, как дюжина серебряных колокольчиков.

— Ты наивное дитя, мой гордый сокол. Я говорила брату, что он напрасно это затеял.

— Отец сомневается в южных тарханах.

— И в моем муже? — сухо спросила мать, перестав улыбаться и нахмурив брови-полумесяцы.

— Ничуть. В чем, верно, лишь твоя заслуга. Ты знаешь, что… прежнего доверия к Ильгамуту он не питает.

Ильсомбраз не ошибся, посчитав, что отцу не понравится этот поспешно заключенный брак. И еще меньше ему понравилось то, как мать ворвалась к нему, едва вернувшись с южных границ, и упала на колени, разметав по мозаичному полу шелка всех оттенков розового и фиолетового.

— Южные рубежи в огне, брат мой. Но я молюсь, чтобы супруг мой и защитник тархан Ильгамут отстоял их и вернул мир в вверенные ему земли.

Отец поперхнулся вином, а почему-то оказавшаяся в его кабинете тархина Ласаралин, кажется, едва не лишилась чувств от такого заявления.

— Супруг?!

Мать кивнула, подняла на него сияющие глаза и добавила:

— Я молю о снисхождении, ибо ношу под сердцем его дитя.

Отец поперхнулся еще раз — уже одним воздухом, — перевел потрясенный взгляд на Ильсомбраза, и тому захотелось провалиться в преисподнюю к огненным демонам Азарота, чтобы этого взгляда не видеть. Но боги не пожелали смилостивиться над своим презренным слугой, и пришлось объясняться.

— Тархан Анрадин вздумал… возомнил себя достойным руки принцессы Калормена, и… Я просил тархана Ильгамута…

И после этих слов лишился бы головы, не будь он великому тисроку родным сыном. Ильсомбраз, впрочем, предпочел бы этим сыном не быть. Подвел. Не справился даже с такой малостью. Ныне Ильсомбраз полагал, что иначе бы и не вышло — что он мог, в свои тринадцать лет, против опытного воина? — но тогда… Было не страшно, что отец стряхнет свою растерянность и придет в ярость, которая обрушится на них с матерью, ведь Ильгамут по-прежнему сражался на южных рубежах.

Но было невыносимо стыдно за свою оплошность.

Когда вернулся Ильгамут — ворвался прямо в дворцовый сад на стремительном белогривом жеребце, — мать ждала ребенка уже седьмой месяц, и отец, без сомнения, собственной рукой снес бы ее мужу голову, если бы тот не пронесся мимо тисрока, будто и не заметив его, и не упал на одно колено перед женой, сорвав с головы запыленный тюрбан.

— Моя госпожа и возлюбленная супруга, смею надеяться, что брат ваш, да живет он вечно, будет доволен моей победой над варварами.

Отец, находившийся в тот миг лишь в дюжине шагов от матери, смерил тархана тяжелым взглядом, выругался в мыслях — насколько Ильсомбраз мог судить по выражению его лица, — и наконец разразился низким звучным смехом при виде испуганных лиц окружавших его женщин и слуг.

— Вы наглец, тархан Ильгамут. Многие лишались головы и за меньшее, а вы еще и смеете похваляться своим поступком.