Воды Зардинах (СИ)

Ласаралин вздрогнула, словно ей отвесили хлесткую пощечину, и ответила неожиданно тихим и спокойным голосом:

— Тогда почему нам должно быть дело до тебя?

— Нам? — повторила Аравис, не веря своим ушами. — О, Лев, что с тобой стало? Что он с тобой сделал? Ты же… — так наивно хихикала об украшениях, щебетала о пирах и никогда… не умела быть жестокой. — Лев свидетель, если бы я знала, что так будет, то молилась бы ежечасно, чтобы твой первый муж прожил еще сотню лет.

Она, кажется, даже не знала никогда его имени, но помнила, с какой гордостью Ласаралин произносила это «муж». Как она вся светилась от осознания, что она чья-то жена. А теперь вдруг выдохнула, прижав правую, обнаженную, руку к груди, и в глазах у нее блеснули слезы.

— Замолчи, Аравис. Ты ничего не знаешь.

— Чего я не знаю?! — вскипела Аравис с новой силой. — Думаешь, я не помню, что ты говорила?!

— Сколько тебе было? — спросила Ласаралин неожиданно дрогнувшим и сорвавшимся голосом. — Сколько тебе было, когда он, — подняла она подрагивающую руку, — сделал тебя своей?

Аравис растерялась. Причем здесь это? Она любила мужа, она… О, нет.

— Девятнадцать.

— Девятнадцать, — повторила Ласаралин таким обреченным голосом, что Аравис захотелось броситься вперед и обнять, прижать к себе и поклясться, что она перережет горло любому, кто посмеет даже подумать о том, чтобы причинить Ласаралин вред. — И ты любишь его, верно? Ты была взрослой женщиной, твердо знающей, чего ты хочешь, верно? Да, я не ты. Я не сбежала. Я подчинилась, даже не зная, что… Но это не значит, — выдохнула она и сморгнула слезы, не позволяя им размазать броскую подводку вокруг ее глаз. — Что ты вправе меня поносить. Или ты думала, что он стал бы ждать до тех пор, пока мне тоже исполнится девятнадцать и я сама приду к нему, пылая любовью?

Она замолчала, выдохнула вновь и смахнула слезы с длинных вычерненных ресниц. На кончиках пальцев остались черные следы.

— Знаешь, а я плакала, когда он умер. От счастья. Что он больше меня не тронет.

— Но почему…? — только и смогла спросить Аравис, не видя ничего, кроме этого застывшего в отчаянии лица.

— Я любила его с того самого мгновения, как впервые увидела, — ответила Ласаралин. Но говорила уже не о первом муже. — Одиннадцать лет, уже чья-то жена, но еще не представляющая, что через каких-то несколько лет… Нет, я ни на что и не надеялась. Принц, наследник тисрока, лучший воин во всем Калормене и… ему было уже двадцать семь. Да на что ему такая, как я? Но я всё равно любила. Поначалу смела даже мечтать, что стану старше, красивее, что он заметит меня и… Да я бы забыла о муже в то же самое мгновение. Но поначалу… стать старше я не успела. И потому молилась, чтобы Зардинах послала мне смирение, когда он вернулся из Нарнии и мне было так больно видеть эту королеву… Я даже проговорилась тебе тогда, а ты и не поняла, верно? А потом вы… — горько хмыкнула Ласаралин, глядя уже на них обоих. — Со своим побегом. Нет, — протянула она, качнув головой. — Когда в Ташбаане была королева Нарнии, мне еще не было больно. А вот когда я поняла, что я наделала… Что ты наделала этим побегом, а я тебе помогла, я сама провела тебя к дворцовой пристани… Но знаешь, я решила, что для меня побег спасением не станет. Я осталась в Ташбаане. Даже когда мой муж умер. Я осталась, потому что надеялась хотя бы видеть его. Даже помня, что я его предала. Как видишь, боги были ко мне милостивы. Я стала даже не наложницей, а женой.

— Но зачем? — вновь решилась спросить Аравис. О, Лев, она ведь… Она была уверена, что Ласаралин и думать забудет о Старом Дворце даже раньше, чем она сама доберется до Арченланда. — Если бы он узнал…

— Он знает, — ответила Ласаралин недрогнувшим голосом. Знает?! — Я думала, что боги прокляли меня, когда родила ему дочь, а не сына. Думала, что убийства принца Зайнутдина было недостаточно, чтобы заслужить прощение. И в какой-то миг… я проговорилась.

У Аравис упало сердце. Да он же… О, Аслан, да что он сотворил с ней, когда узнал?

— Да, он был в ярости, — горько хмыкнула Ласаралин, без труда догадавшись о ее мыслях. — И знаешь, что? Он не тронул меня даже пальцем. Я была его женой, его рабой, его… А он просто ушел. Но многие во дворце видели… что мы поссорились. И его любимая наложница столкнула меня с лестницы.

С лестницы? Во дворце? О, Лев, это же… Она видела эти ступени. И понимала, что Ласаралин, никогда не умевшая даже толком сидеть в седле, не то что…

— И знаешь, что он сделал? — спросила Ласаралин, и в ее полном слез голосе вдруг прорезались незнакомые стальные нотки. — Утопил ее в реке собственными руками. Ради меня. Ради женщины, которая предала его, которая не могла родить ему сына, которая ничем не заслужила его милосердия. Да, я знаю, о чем ты думаешь. Что он считает меня слабой и глупой, потому и… Но я такая и есть. И он это принял. Принял меня такой, какая я есть. И мне не нужно твое снисхождение, Аравис, — добавила она, поворачиваясь к дверям. И бросила уже через плечо. — Я знаю, ты думаешь, будто ты лучше меня. Но это не значит, что ты вправе меня жалеть.