Воды Зардинах (СИ)

— Мой брат, — согласилась она, вновь изогнув губы в болезненной улыбке. — Мой любовник. Моя жизнь. И отец моих старших сыновей. Вы, верно, были слишком молоды, чтобы понимать, какие слухи ходят о нас среди тарханов. И ходят не напрасно. В следующий раз, когда вам захочется посмеяться над тем, кто не может вам ответить, вспомните, что его тоже кто-то любит. И куда сильнее, чем способны любить вы.

— Ваш брат напал на нас без предупреждения, — напомнил Кор тем мягким тоном, каким всегда говорил другим людям неприятную, но необходимую правду. Принцесса повернула к нему лицо и вдруг улыбнулась почти весело. Словно… эти слова искренне ее позабавили.

— Прекрасно, Ваше Высочество. Продолжайте ждать предупреждения от ваших врагов. Пусть воины Арченланда гибнут сотнями из-за вашей беспечности. Пусть воины Калормена захватывают ваши земли и замки, не потеряв и дюжины человек. Потому что вы вновь оказались не готовы защищать свое. Калормену, — сказала она с кривой улыбкой, — ваша наивность по нраву.

И повернулась на каблуках, не дожидаясь ответа. Не собиралась его дожидаться.

«Средь бед мой дар окреп: Медеей стала я».

Сенека, «Медея».

========== Глава девятая ==========

Над городом богов собирались тучи. Угольно-черные, кудлатые, словно выписанные на бледно-голубом небе плавными мазками пушистой кисти, и такие тяжелые, что они нависали над самыми крышами домов, над раскинувшимися на них садами и над острыми узкими башнями вокруг купола ташбаанского дворца. Скрывали солнечные лучи, оставляя сухой земле лишь бледное подобие серых теней вместе ярких угольно-черных, всегда рождавшихся в этот час под слепящим калорменским солнцем.

В Ташбаан шла смерть. Стелилась за ним, прячась под шелестящими полами плаща, словно рождающийся из самой земли черный туман. Словно поднимающийся из глубин преисподней дым, слепо рыщущий, тянущий извивающиеся щупальца, пробирающийся сквозь все засовы и молитвы. Клубилась в дворцовых коридорах, таилась за поворотами, встала стеной перед высокими двойными дверьми, словно говоря, что все надежды напрасны, все мольбы останутся неуслышанными. Двери распахнулись беззвучно, прозвенели шпоры на запыленных сапогах, и на несколько ударов сердца в кабинете с высокими стрельчатыми окнами повисла гнетущая, такая же тяжелая, как и тучи за ними, тишина.

Глаза в глаза, как сошедшие в схватке смертельные враги. Вот только оружием уже были не мечи, а слова. А значит… ему не победить. Тисрок тоже это знал.

— Вы не слишком-то торопились, благородный тархан.

— Увы. Мне пришлось взять штурмом дом мужа моей сестры и обезглавить его, когда он встал у меня на пути, защищая жену.

А ей даже не хватило совести заплакать. Лишь проклинать его, когда с его сабли капала на пол темная кровь и расползалась пятнами на выложенных розовым мрамором звездах, будто разъедая их изнутри. Так же, как ее предательство разъело всю их семью.

Посмотри, что ты сделала с нами. Посмотри!

Ты… убийца! Он был тебе верным соратником! А ты… И ради кого?! Сами боги проклянут ее и низвергнут во мрак, а ты…!

Значит, я паду вместе с ней!

Они связаны до конца его дней. Даже если она покинет его первой… он пойдет за ней в любую тьму.

— Как печально, — равнодушно ответил тисрок, но взгляд его будто хлестнул черным кнутом, оставляя на лице еще один пылающий рубец.

А ведь когда-то… в багровых песках Юга, в серых степях Запада, у подножия скалистых северных гор… они были почти братьями.

Что с нами стало, мой принц и господин? Что с нами сделал этот мир?

— Я умоляю о милосердии для моей сестры. Она лишь безумная женщина, возомнившая, что она вправе судить тех, кто стоит гораздо выше нее. Она…

Пусть будут хоть галеры, но не смерть на плахе. Нет. О чем он, в самом деле, думает? На галерах Изельхан умрет в мучениях. Топор для нее милосерднее. А он не оставит ее детей. Это единственное, что он теперь может для них сделать.

Что же… с нами стало за каких-то десять лет?

— Ты хочешь, чтобы и тебя отравили?

Рабадаш подумал о том же. Он вспомнил, как и Ильгамут, о свисте сабель и стрел в раскаленном мареве, о громе копыт несущейся с холма конницы и о победном смехе, на короткое мгновение объединявшим даже принцев с простыми копейщиками. О жаре ночных костров и о сотнях рассказанных подле них историй и шуток. О кислом вине, которое никогда не подадут к столу тисрока, но которое так легко и привычно пьется именно там — в затерянных в ночи и времени походных лагерях.

— Моя сестра не посмеет более искушать судьбу.

— Я говорю не о твоей сестре, Ильгамут, а о своей. Она не успокоится, пока не добьется справедливости, и если ты встанешь у нее на пути, она убьет и тебя. Даже… — голос у него будто сорвался, и усталый взгляд устремился куда-то в сторону, словно сквозь стены дворца в поисках… — Несмотря на всю ее любовь к тебе.

А мы никогда не сможем поделить эту любовь. Она не в силах любить лишь кого-то одного, верно?

— Я не вправе спорить с самим тисроком, если он желает…