Военно-эротический роман и другие истории

Я-то уже побывал там, поработал и материала набрал для брошюры и на повесть, которую в то время считал романом. Я-то чего? А вот чего: я ехал с надеждой добрать недобранное. Меня как-то жизнь все время сталкивала со своими некрасивыми сторонами, и я все думал, что просто попал не туда, где типично, ибо то что жизнь в целом прекрасна и удивительна, знал тверже чем военную присягу. И все-таки, как человек честный и всегда где-то работающий, то есть от гонораров вплотную не зависящий, описывал в своих документальных и художественных произведениях не то, что должен был увидеть, а то, что видел в действительности; порой получалось не слишком весело, и я от этого, честно, страдал.

В семьдесят шестом году я был в Северобайкальске, вернее, так: я там пробыл зиму с семьдесят шестого по семьдесят седьмой.

Когда я вернулся в Таллинн, в Союзе писателей устроили открытое партийное собрание с повесткой дня: «Доклад коммуниста Штейна о БАМе». И я в течение двух часов огорченно докладывал собранию увиденную мной картину жизни и, помнится, закончил так: «А куда здесь приспособить руководящую роль рабочего класса, подумайте сами».

Собрание подумало и приняло уникальное по тем временам (да и по этим, пожалуй!) решение. Оно состояло из двух пунктов. Пункт первый: коммунисту Штейну написать очерк на имеющемся у него материале о БАМе. Пункт второй: главному редактору издательства «Ээсти раамат» коммунисту А. Тамму издать этот очерк в кратчайший срок.

Мы оба – и я и А. Тамм – выполнили это решение, и я вез теперь в «дипломате» десять сигнальных экземпляров своей брошюры, причем с фотографиями, которые я, как сумел, сделал сам. Кроме брошюры, я вез еще рукопись – двести страниц текста, – уже художественного. И рецензию из журнала «Октябрь» на этот текст. «Всем хорошо известно, – говорилось в рецензии, – что БАМ – это стройка века. Лучшие представители нашей молодежи, комсомола совершают там чудеса трудовой доблести и геройства. По страницам же повести Б. Штейна бродят какие-то неприкаянные алкоголики и проститутки. По некоторым реалиям можно судить, что автор сам был на строительстве Байкало – Амурской Магистрали. Был, но ничего не увидел. Главные свершения прошли мимо его невнимательного взгляда».

Так мне было обидно получить эту рецензию! Не одни же алкоголики, никакие не проститутки населяли мою повесть, а просто живые люди, которых я любил, страдал за них, а уехав, долго еще с ними переписывался…

Отклонили повесть и в моем родном журнале «Таллинн». Редактор журнала старый эстонский партийный работник Антс Саар, тихий пьянчужка с персональным цековским окладом, сказал мне, дружески улыбаясь из просторного кресла, в котором он с наслаждением утопал:

– Скажу тебе, Борис, честно: мне твоя повесть очень понравилась. Жене – она прочитала – тоже. Но почему я в маленькой Эстонии должен печатать правду о БАМе? Однажды я как журналист ездил на строительство канала «Волго-Дон». И я был свидетелем того, как в карьере заключенные мужчины схлестнулись с колонной заключенных женщин и был настоящий свальный грех, и крики, и стоны, и трупы… Но я же об этом не писал.

Эх, Антс Карлович!

Ладно, может, я и правда все время попадал не в те мехколонны?

Поехали дальше.

Мы ехали на БАМ…

Долго ехали – от Москвы до Иркутска на пассажирском, потом два дня ждали «Комету» – теплоход на подводных крыльях.

Юри Ули чувствовал себя в дороге как дома. Он точно знал, когда и где следует запастись хлебом, сколько взять колбасы; соль и сахар вез из Таллинна. Юри Ули был скиталец. Казалось, все великие и невеликие стройки, экспедиции и зимовки, вербовки, контракты, проездные документы, подъемные пособия, палатки, временные щитосборные домики были созданы специально для Юри Ули. Это был его мир, и он чувствовал себя в этом мире как рыба в воде. Если существовал в природе самый неэстонский характер, то им был как раз наделен этот сорокалетний парень из Пярну. Да, именно сорокалетний – но парень. Надежный, но несолидный. Среднего роста, усредненные черты лица. Может быть, голова чуть крупнее нормы. Одет был… никак. Пиджак, брюки, сандалии, рубашка без галстука. Все неопределенного цвета. Но говорить любил! Голову его распирали воспоминания и впечатления, ему требовались слушатели и время, и дорога идеально это ему предоставляла. Я думаю даже, что в этом и заключался смысл его цикличной жизни: обрастать впечатлениями и делиться ими потом. Еще не известно, что было для него важнее…

Едва мы преломили первый дорожный хлеб, как Юри рассказал нам свою таймырскую историю.