Военно-эротический роман и другие истории

– Может быть, вы тогда напишете вот здесь, что у треста нет претензий?

– Нет, писать я ничего не буду, – сразу ответил Абрамович. – Вы что, с ума сошли?

– Ну хорошо. Но объясните мне, зачем же тогда все это? Вы знаете, сколько я израсходовал денег на дорогу?

– Знаю, тысячу триста рублей, – сказал Абрамович. – Эти деньги заложены в смету.

– Но вам же не нужны люди!

– Стройка же комсомольско-молодежная, – объяснил мне Абрамович, – значит, комсомол каждый год должен производить общественный набор, мы его финансируем и трудоустраиваем прибывших по общественному набору.

– И все?

Он развел руками:

– И все.

– Значит, только ради этого?..

– Конечно.

Он даже пожал плечами: что здесь непонятного?

Какая нелепость!(Тут нужны другие слова, менее затертые Сл)

С этими словами я вошел в кабинет главы эстонского комсомола. Я страстно и логично доказывал ему, что все это – нелепость! Нелепость, нелепость!

Он что-то рисовал на листке бумаги. Случайно поймав его взгляд, я прочел в нем скуку.

Я осекся и стал прощаться. Он сердечно поблагодарил меня за выполненное задание и проводил до двери.

БАМ, БАМ, последняя вспышка раздутого в массовом масштабе энтузиазма.

«Время поет – БАМ!

Рельсы гудят – БАМ!» – сочинил Роберт Иванович Рождественский.

Последние на моей памяти миграции убежденных скитальцев, реализующих себя вне оседлости.

Последнее авантюрное шоу, втянувшее в себя сотни тысяч людей, огромное количество средств (кажется, шестьдесят миллиардов рублей), поднявшее волну немотивированного шума.

Для меня последнее – по возрасту хотя бы: мне пятьдесят шесть, я остановился.

Надеюсь, что и для державы последнее – она опомнилась, взялась за голову – работать надо, а не «ура» кричать.

Но ностальгические ветры дуют из одиннадцатилетней давности, воскрешают в памяти нелепых, но теплых людей в нелепом, но реальном времени, которых я искренне любил.

Мы ехали на БАМ…

Пиджак мужчины должен висеть на спинке стула

Было время – пропивали больше, чем зарабатывали. Как так? Да так как-то…

Доктору дали майора, и мы впятером гуляли в ресторане «Космос», и как славно было, какое было братство, какая была пьянка с сохранением достоинства! Да, с сохранением достоинства, с тостами «за тех, кто в море», с отставлением локтей, обтянутых морской черной диагональю. И только механик пал этой ночью, погиб морально при жене, находившейся в командировке теще, сидевшей дома с ребенком шести лет.

Итак, механик пал, но падение его началось не в ресторане, как ни странно, а на стоянке такси, где к нам прибилась эта женщина, пьяная, непрерывно курящая, но в элегантной серой шапочке под цвет воротника, правда, без вуали. И поведение ее несло следы элегантности: она назвала нашего доктора «товарищ майор», обращалась к нему «на вы» и испросила у него разрешение завладеть механиком на ближайший отрезок времени. И разрешение это было получено, потому что доктор лыка, как такового, уже не вязал.

Штурман же, напротив, не терял контроля над мыслью, а мысль его плыла по фарватеру греха, и он предложил себя вместо механика, но получил отказ. Однако, в такси втиснулся третьим.

Женщина наша жила в многонаселенном доме, который назывался общежитием гостиничного типа, то есть, имел свой микроскопический блок отдаленного от остального мира пространства. У нее оказалась чудом не допитая бутылка, и она разлил мужчинам остатки сухого, и когда они проглотили теплый невкусный рислинг, выпроводила штурмана самым решительным образом.

И возможно, не стоило бы браться за это повествование, если бы просто свершился веселый пьяный грех, короткое замыкание между двумя разгоряченными полюсами, и механик потом вспоминал бы об этом приключении, тайно бесшабашно улыбаясь – эка невидаль!

Но дело в том, что поведение женщины озадачило механика.

Он была озабочена, все время выскальзывала из-под положенной на плечо руки, вовсе как бы не намериваясь, как тогда иронически выражались, «слиться в экстазе». Но глаза ее блестели лихорадочным блеском: все-таки, она была под хорошим градусом.

И вдруг она сняла платье! Да-да, совершенно не прячась и не отворачиваясь, решительно стащила через голову свой крепдешин, и механик с восхищением увидел открывшиеся перед ним откровения: и красивую шею, и плечи, и полную грудь, которую почти не скрывал бюстгальтер. От этого разоблачения его бросило в жар, в голове шумнуло, и только деловое равнодушие, с которым женщина встретила его пылкий взгляд, удержало мореплавателю от немедленных активных действий. Она же натянула на себя старый, линялый халат, закуталась по самый подбородок, и механику стало обидно.

А женщина принялась накрывать стол к чаю. – Зачем? Какой еще чай?

– Как же без чая? – удивилась женщина.

– Ну, чай так чай, – нехотя согласился механик, начиная, однако, терять терпение.

И вот они взяли в руки чашки, и принялись отхлебывать, и кекс крошился под пальцами – откровенно черствый кекс.

Женщина бросила на механика взгляд – шалый и веселый.

Стоп!

Она поставила чашку, поднялась с места, подошла к гостю сзади, со спины, вернее – со спинки стула.