Военное духовенство в России в конце XIX – начале XX века

Поскольку большая часть священников, отправлявшихся на фронт, не имела опыта военной и походной жизни, их деятельность регламентировалась специально составленной инструкцией. Первой обязанностью священников на войне, согласно этой инструкции, было «совершение торжественных молебнов перед началом боя и панихид об убитых – после боя»[553]. Для этого предстояло организовать места для богослужения, и с этим возникли некоторые затруднения. Несколько проще справиться с этой задачей было тем священникам, которые уже имели опыт Русско-японской войны. Их на момент начала Первой мировой войны по ведомству о. протопресвитера числилось около 150 человек. У них уже был опыт служения во время военных действий. И хотя обстоятельства Русско-японской войны существенно отличались от того, что ожидало священников на фронтах Первой мировой, они хотя бы имели представление о военном быте и о необходимой военной экипировке. В частности, у них имелись оставшиеся еще с прошлой войны походные церкви. Эти церкви – набор предметов, необходимых для организации богослужения в походных условиях, – представляли собой сундук в чехле, палатку и вышитый иконостас.

Идея такой церкви разрабатывалась в конце XIX в. Маленькие складные престолы, упаковывавшиеся в крышку сундука с церковными вещами, начали брать с собой в поход с 1896 г. священники 9-й пехотной дивизии[554]. Престолы представляли собой 4 рамы и верхнюю доску в 1 кв. аршин[555]. Специальным положением, принятым 11 марта 1899 г., предписывалось «походных церквей <…> не иметь, а возить лишь установленные для <…> войсковых частей церковные вещи и богословские книги и присвоить всем частям антиминсы и складные престолы»[556].

Обсуждение вопроса, каким должен быть складной престол и как комплектовать ящик для церковных вещей исходя из практики военного похода, снова началось в марте 1904 г. Настоятель Преображенского всей гвардии собора протоиерей Владимир (Краснопольский) предложил складной престол из 8 частей, «соединенных также попарно железными петлями». При этом общая конструкция виделась следующим образом: «Каждая пара, раскрытая совершенно в одной плоскости, представляет сторону престола, стороны соединяются между собою в углах шипами и крючками. Является четырехугольник, на который и накладывается складная доска»[557]. При этом о. Владимир считал неудобным помещение престола на крышке сундука «из уважения к святости Таинства, совершаемого на престоле»[558].

Окончательный образец престола был утвержден в конце апреля 1904 г.: «Престол состоит из двух связанных между собою железными петлями рам, раскрывающихся в квадратную (17½×17½ верш.) доску с четырьмя по углам доски винтовыми железными гнездами для 4 деревянных ножек, укрепленных в гнездах вделанными в ножки железными винтами и соединяемых с верхнею доскою престола железными крюками; длина ножек (без доски) 20½ вершков»[559]. Кроме престола в поход полагалось брать свыше 30 наименований различных предметов.

В 1908 и 1912 гг. духовное правление ставило вопрос о комплектации ящиков и изменении их размеров. В результате количество вещей заметно увеличилось, как и сами размеры ящика.

Еще во время Русско-японской войны великая княгиня Елизавета Федоровна предложила использовать для походных церквей вышитый иконостас. Он экономил место и легко монтировался. Изготавливались ящики и полностью комплектовались фабрикой И. А. Жевержеева. Конечно, у такой церкви были свои недостатки. Ящики, по мнению некоторых священников, были «прямо непригодны для своей цели»: у них было «мелкое дно», к тому же открывались они «во всю ширину-длину». Из-за этого Св. Дары было «легко просыпать при каждом открывании». Единственным «преимуществом жевержеевских ящиков» считалось «то, что они в сумках»[560].

Систематизируя опыт Русско-японской войны, Г. И. Шавельский в 1913 г. опубликовал брошюру «Служение священника на войне», а в 1914 г. инициировал первый Съезд представителей военного и морского духовенства от всех военных округов и от флотов. Съезд проходил 1–10 июля 1914 г. Интересно, что о. протопресвитер собирался первоначально назначить открытие съезда «по окончании лагерного времени, то есть в августе»[561]. Если бы это произошло, съезд, скорее всего, вообще не состоялся бы. Между тем сам Г. И. Шавельский утверждал, что «при открытии съезда и мысли ни у кого не было о возможности близкой войны»[562].