Военные мемуары. Спасение, 1944–1946

Возможно, это спасительный выход, поскольку конфликты, угрожающие миру, будут обсуждаться в международной инстанции, призванной искать компромиссы. Во всяком случае, ничего плохого не было в том, что время от времени государства будут встречаться и решать накопившиеся проблемы на глазах у всего мира. Однако в отличие от того, что думал Рузвельт, пытался внушить другим Черчилль и что скрывалось за уверениями Сталина, я не преувеличивал роли Организации Объединенных Наций.

Членами этой организации будут государства, то есть то, что менее всего является по своей природе воплощением беспристрастности и бескорыстия. Их совещания, несомненно, будут способны принимать политические резолюции, но отнюдь не судебные постановления. Однако надо было быть готовым к тому, что они сочтут себя годными и для того, и для другого. К тому же, дебаты, в одних случаях более, в других менее бурные, но всегда происходящие в присутствии борзописцев и под лучами прожекторов, таят в себе очевидную помеху чисто дипломатическим переговорам, которые практически всегда могут привести к положительным результатам именно потому, что ведутся с соблюдением точных правил и при сохранении тайны. Наконец, нельзя не сказать о том, что большинство малых стран автоматически станут в оппозицию к великим державам, распространяющим влияние на обширные районы мира и у многих вызывающим зависть и опасения. Америка и Россия располагают достаточной силой, чтобы их не беспокоили. Англия, оставшись практически нетронутой войной, сохранила возможности для маневрирования. Но как будут относиться к Франции, жесточайшим образом пострадавшей от войны и столкнувшейся в Азии и Африке с многочисленными проблемами?

Исходя из этого, я дат нашей делегации указание воздерживаться от пышных, трескучих деклараций, чем отличились в свое время в Женеве многие из наших представителей, и занять, напротив, сдержанную позицию. Делегация поступила в соответствии с моими напутствиями и добилась хороших результатов под переменным руководством Жоржа Бидо, впервые принявшего участие в международном совещании, и ее главы Жозефа Поль-Бонкура, который набил себе руку на подобных конференциях еще во времена Лиги Наций. Проявленная французской делегацией сдержанность не помешала ей, вполне естественно, занять место в ареопаге «великой пятерки», которая руководила действом с первой до последней минуты. Нам удалось добиться в Сан-Франциско того, к чему мы больше всего стремились. Так, несмотря на некоторое противодействие, французский язык был признан в качестве одного из трех официальных языков Организации Объединенных Наций. Кроме того, в дополнению к праву вето, которым Франция была наделена наравне с другими великими державами, первоначальный проект устава был изменен таким образом, что Генеральная Ассамблея обрела роль противовеса Совету Безопасности. В то же время, чтобы сдержать эмоциональные всплески ассамблеи, было решено принимать ее резолюции большинством в две третьих голосов. Было также установлено, что разбирательство в ООН споров никак не должно мешать заключению союзных договоров. Наконец, область применения системы trusteeships[99], в которой мы усмотрели злой умысел в отношении Французского Союза, была значительно ограничена.

Организация Объединенных Наций родилась! Но сессия, посвященная ее образованию, не стала заниматься проблемами, которые возникли в связи с окончанием военного конфликта. Для решения практических дел американцы и англичане, забыв о французах, поспешили в Потсдам на встречу с русскими. Совещание тройки открылось 17 июля. Трумэн и Черчилль хотели договориться со Сталиным о претворении в жизнь того проекта, который был намечен в Тегеране, а затем детализирован в Ялте относительно Германии, Польши, Центральной Европы и Балкан. Англосаксы надеялись в ходе практического осуществления принятых решений вернуть себе то, чем в свое время пожертвовали. «Большая тройка» должна была также договориться об участии, in extremis[100], СССР в войне против Японии.

Встреча наших вчерашних союзников в наше отсутствие — кстати, в последний раз — не могла не вызвать у нас новой волны раздражения, хотя, в сущности, мы предпочитали не ввязываться в дискуссии, которые впредь теряли всякий смысл.