Военный госпиталь в блокадном Ленинграде

После Долин – фармацевт в Николаеве. Здесь его застала Октябрьская революция. И мирный, такой тихий и молчаливый провизор неожиданно для всех бросает аптеку и идет добровольцем в Красную гвардию.

– От красногвардейца до комиссара Высшей артиллерийской школы командного состава Красной Армии – таков путь двадцатитрехлетнего Долина.

Наступил мир, и Долин – студент медицинского факультета Московского университета. На четвертом курсе – встреча со своим бывшим командиром, легендарным Г. И. Котовским, на съезде воинов-бессарабцев.

Университет окончен. Аспирантура. Научная деятельность. Позднее он в Ленинграде. Руководство лабораторией в нервной клинике физиологического отдела Всесоюзного института экспериментальной медицины.

Ознакомившись с работами Долина, академик Павлов представляет его к ученой степени доктора медицинских наук без защиты диссертации.

И вот – новая война. Профессор отказывается от эвакуации в тыл, остается в осажденном Ленинграде и вступает в армию народного ополчения. Но теперь Долин не «человек с ружьем», а ученый-физиолог, начальник медицинской части крупного военного госпиталя.

Третья палата

Во время моего обхода в палату на костылях вошел раненый. Под распахнутым халатом виднелась матросская тельняшка.

– Принимайте новосела! – представила сопровождавшая его Дарья Васильевна.

– Пехота, здрасьте! – сказал он. – Ну как жизнь, кашка!

В скуластом лице, в ясных, слегка прищуренных глазах, во всем облике этого крепыша была какая-то особая удаль. Ловко орудуя костылями, он подошел к свободной койке.

– Не слышу ответа! – окинул он взглядом палату. – Что же мне, ушами хлопать? Или здесь глухонемые?

– Как тебя величать, мы не знаем, – ехидно отозвался минометчик Пряхин, – но такой новосел нашему забору двоюродный плетень…

Поведение прибывшего раненого, его тон были явно неуместны. Я хотел было сделать ему замечание, но меня опередил Павлов.

– Вот что… морская душа, – сказал он, – такой гусь – не к нашему берегу.

– А ты кто такой?

– Староста палаты. Павлов моя фамилия.

– Ну и что с того? – пренебрежительно бросил краснофлотец.

– Ненько моя! Да звидкиля ты такой взявся? – подал голос Григорий Махиня. – У нас своего начальства до биса!

– Закрой иллюминатор, браток! – усмехнулся новичок. – Я двугривенный пальцами сминаю!

– Ой, диду, щоб на тебе щастье напало! – отозвался Махиня. – Чи ты бачив оци штуковины? На них можно покластись! Будьте певни! Я этим кулаком фрица на тот свет отправил!

– Без пересадки?

– Прямехонько!

– Цэ дило! – с восхищением заметил матрос. – А тютюн ма?

– Имеется! – Махиня подал матросу пачку «Севера». – Цыхарки вищого сорту…

Говор у Григория Махини мягкий, движения неторопливы. Григорий Степанович – великан. Могучего, кряжистого телосложения. Ростом – выше двух метров. Вес – сто десять килограммов. «Центнер с гаком», как выражается он сам.

Григорий Степанович, конечно, знал свою силу, и когда я с ним здоровался, он брал мою руку так осторожно, что я не чувствовал его пожатия.

Махиня – пулеметчик из народного ополчения. Поступил в госпиталь после одного из ожесточенных сражений на Пулковских высотах.

Гитлеровцы во что бы то ни стало хотели там овладеть деревней Кокорево, а затем прорваться к Пулковской обсерватории. Бой возник яростный. Враг лез напролом, бросался в атаку за атакой. На четвертой атаке у Махини кончились патроны. Когда дело дошло до рукопашной, Махиня прикладом винтовки, как дубиной, молотил фашистов, пока сам не был тяжело ранен.

В палате его в шутку звали Малюткой. Для этого «малютки», до пояса окутанного гипсом, с трудом подобрали койку.

Сорокалетний Махиня покорял своей скромностью и даже застенчивостью. За ним закрепилась репутация добродушного и отзывчивого человека. Гладко выбритая голова, голубизна глаз, спокойный и глуховатый голос с украинским «га» – все это в сочетании с могучей фигурой придавало ему некоторое сходство с одним из запорожцев на знаменитой картине Репина.

Неизвестно, чем кончился бы разговор Махини с морячком, но тут в палату вошла медицинская сестра Клавдия Лобанова. В руках шприц.

– Григорий Степанович, приготовьтесь!

– Черноглазая, в какое место колоть будешь? – озорно спросил морячок.

– Не в то, в которое бы вам следовало!

– А мне и туда вжаривали! Вот такой иглой! – развел руками матрос.

– Тогда в язык надо…

– Ой, сестрица! – взмолился Махиня, подобрав одеяло до подбородка. – Пуще смерти боюсь!

– И не стыдно! – увещевала Лобанова. – Такой большой – нате вам! А ну, давайте-ка!.. Ну, что? Ведь не больно?

– Солнышко ты мое, Клавдюша! – На лице Махини радостная, почти детская улыбка. – Не больно! Чаровница!

* * *

Бойкого на язык моряка звали Владимиром Вернигорой. Старшина первой статьи, боец морской пехоты, он был тяжело ранен в кровопролитных сражениях на Приморском плацдарме. К нам был переведен из другого, пострадавшего от бомбежки госпиталя.

Вернигоре надо идти на соллюкс, а он упрямится.

– И слышать не хочет, – доложила мне Лобанова.

Пришлось пойти в палату.