Военный госпиталь в блокадном Ленинграде

Переезд закончился на рассвете. Стали располагаться в новой ординаторской из двух смежных комнат: в маленькой – Муратов и я, в большой – Горохова, Наумченко, Кувшинова и Звоницкая.

Пришли Ягунов и Долин.

– Еще одно такое переселение, и руки отвалятся, – заметила Наумченко.

– Ваше отделение, Петр Матвеевич, теперь будет называться восьмым, – сказал Ягунов, как бы не слыша реплики Наумченко. – Развертываем еще два отделения. Сегодня ожидается много раненых.

– А вы, Валентина Николаевна, – обратился Долин к хирургу Гороховой, – назначаетесь начальником седьмого медицинского отделения. Зайдите ко мне через полчаса.

В дверях Ягунов обернулся:

– Кто переутомился, пусть немедленно подаст рапорт. Направлю… на Южный берег Крыма!

И, бросив косой взгляд на Наумченко, вышел.

В операционной

В операционной негромкие возгласы:

– Кохер!

– Ножницы!

– Палочку с йодом!

– Салфетку!..

Все, что просит Муратов, ему быстро подает операционная сестра Ирина Тертышникова, студентка третьего курса медицинского института.

Петр Матвеевич оперирует спокойно. В войну с белофиннами он был начальником хирургического отделения военного госпиталя. Потом работал в клинике профессора Самарина, в больнице имени Ленина.

До поздней ночи наши ординаторы под руководством Муратова, у которого золотые руки, удаляют неглубоко засевшие осколки, накладывают гипс, делают сложные перевязки.

Какую радость испытала Наумченко, когда впервые самостоятельно удалила небольшой осколок из ступни раненого.

– Смогла!

Надежда Никитична Наумченко, которую раненые называют доктор «Вот и все», – самый молодой врач в нашем отделении. Как только раненые начинают стонать или кричать, Надя неизменно говорит:

– Сейчас все пройдет! Вот и все, детка!

Накануне войны Надежда Никитична закончила Педиатрический институт. Однако детей лечить Наде не пришлось: началась война, и она оказалась в военном госпитале.

…В моем ведении две палаты. В одной из них вызывает тревогу Павлов, с которым я встретился еще в приемном покое.

– Малость ногу попортило, – сказал он тогда.

Эта «малость» оказалась осколочным ранением в левый коленный сустав.

Степан Иванович Павлов – старый кадровый рабочий и солдат. Он дрался с немецкими полчищами в первую империалистическую, сражался в гражданскую войну. Старший по возрасту в палате, он пользовался любовью и уважением. Раненые ласково называли его Папаней.

Сердечное отношение к Папане началось с рассказа о том, что ему «очень повезло в добровольческом пункте», куда он явился на второй день войны.

Там Павлову отказали:

– Отец, в ваши годы в армию – нельзя!

– Кто же спорит! – согласился Павлов. – Но я не в армию прошусь, а в народное ополчение. Что же я – не народ, что ли?

Аргумент Павлова сработал.

Степан Иванович – человек редкого обаяния и простоты. Если в палате возникали споры и разногласия, Павлов всегда умел мягко и тактично все «поставить на свое место».

Состояние здоровья Степана Ивановича ухудшалось. В палате с нескрываемой тревогой наблюдали за ним. Он без стона и крика переносил трудные перевязки, а ночами молча лежал с открытыми глазами. На бледном, осунувшемся лице выделялась русая бородка, запорошенная сединой.

– Доктор, – шепнул мне Вернигора во время обхода, – товарищи просили узнать: будет жив Папаня иль как? Жаль его, хороший старик.

Дела Павлова были плохи, но от операции он отказывается: почему-то решил, что такой операции ему не выдержать. А левый коленный сустав опухал. В полости сустава гнойный выпот. Павлов часто терял сознание. В бреду звал жену, командира части, сына. Иногда кричал и ругался.

– Кричи, милый, кричи! – по-матерински жалела его санитарка Дарья Васильевна. – Так тебе легче будет. Я-то знаю…

Но легче не становилось. Павлов слабел на глазах.

– Плохи мои дела, – тихо говорил старик.

* * *

В перевязочной Павлова внимательно осмотрел Муратов.

– Болит нога?

– Грызет… Моченьки нету…

– Осколок надо удалить, – мягко сказал хирург. – Обязательно!

– Вам виднее, – тяжело выдохнул раненый. – Только боязно мне, Петр Матвеевич…

– Понимаю. Перед операцией так бывает с каждым. Но вы не бойтесь! Все будет хорошо.

– Спасибо, ангел ты мой!

Много ли надо больному человеку? Искорку надежды. И она зажглась от слов Муратова.

Степана Ивановича отвезли в палату.

– По-моему, Павлову надо ампутировать голень! – безапелляционно сказала Наумченко.

– Вы в этом уверены, Надежда Никитична?

– Убеждена! У Павлова ведь…

– Ваши суждении слишком поспешны! – прервал Муратов. – Хотелось бы вам посоветовать, даже если вы будете маститым хирургом, – не спешите с ампутацией. Не забывайте, что ампутацию следует производить, сто раз подумав, если ты абсолютно убежден, что иного выхода нет.

Петр Матвеевич вместе с нами еще раз смотрит рентгенограмму коленного сустава Павлова. На снимке видно – внутрисуставного перелома нет. В слизистой сумке сустава – осколок.

– Да-а, – после некоторого раздумья произносит Муратов, – коленный сустав – большая сумка со многими, так сказать, «комнатами»…

И тут же объясняет, что это за «комнаты», и в какой из них находится осколок.