Военный Петербург эпохи Николая I

…Скржинецкий, сделав со всею польскою армиею внезапное нападение на Гвардейский корпус, не застал великого князя врасплох; его приняли твердо и каждый шаг стоил полякам обильной крови. Михаил Павлович медленным, подчас победоносным отступлением заманивал поляков вовнутрь и тем самым давал время фельдмаршалу Дибичу отрезать сообщение польской армии с Варшавой (надо сказать, что Дибич недостаточно торопился). Гвардейский корпус пользовался каждою хорошею местностию для задержания наступающего. Под Якацом мы видели на возвышении, как великий князь поехал в цепь, осматривал ее расположение и оставался там не только до пушечного, но и до ружейного огня. Небольшая свита, бывшая при нем, уговорила его возвратиться к своему месту».[66]

Михайловский дворец. Акварель К.П. Беггрова. 1832 г.

Под Снядовым, где было решено дать сражение, гвардия была полна решимости и уверенности в успехе. Михаил Павлович объезжал войска, говорил с солдатами. Но поляки так и не вступили в бой. В течение всего маневра гвардии военные действия ограничивались стычками и перестрелками. Великий князь подробно расспрашивал всех поступавших раненых, заботился об их размещении, посылал им белье, докторов, раздавал по 100 и 200 рублей. Когда у него не было своих денег, он занял 2000 рублей у своего адъютанта Ростовцева.

Великий князь Михаил Павлович (справа) и наследник цесаревич. Рис. неизв. худ. кон. 1830-х гг. Ошибочно считается портретом Николая I с адъютантом

После штурма Варшавы, в котором участвовали охотники (добровольцы) из числа солдат и офицеров гвардии, великий князь выдал каждому из них по червонцу, а раненым охотникам — по 4 червонца.

За Польскую кампанию Михаил Павлович был награжден шпагой с надписью: «За храбрость» с лаврами и алмазными украшениями, а также званием генерал-адъютанта. С тех пор при любой форме он носил аксельбант, а на эполетах — вензель императора.

Летом 1832 года, после дозволения офицерам носить усы не только в кавалерии, но и во всех полках, усы появились и у государя, и у великого князя, которые, по словам генерала Гринвальда, «были больше пехотинцами, чем кавалеристами». С этого времени окончательно сложился внешний облик Михаила Павловича, который запомнился современникам. Обладая столь же огромным ростом, как и император Николай, великий князь Михаил Павлович был от природы несколько сутуловат, но это с избытком искупалось идеальной военной выправкой и таким же совершенным владением всеми строевыми и ружейными приемами. Лейб-егерь Степанов так описывает внешность своего любимого начальника: «Как сейчас, вижу его перед собою, высокого, плотно и хорошо сложенного, несколько сутуловатого, с густыми, светло-русыми, отчасти рыжеватыми усами и бакенбардами по свежему лицу. Вид его воинственно строг и суров, но добрые голубые глаза, в которых часто искрятся веселость и юмор, говорят, что за этой личиной суровости живет высокая, теплая, даже мягкая душа».[67]

С наступлением длительного мирного периода 1832–1848 годов жизнь Гвардейского корпуса приобрела стабильность и постоянство. Командуя гвардией, великий князь по-прежнему требовал железной дисциплины, беспрекословного подчинения, четкого строевого шага и виртуозных перестроений. Еще в молодости он стал грозой всех караулов. Ежедневно он объезжал все караулы в Петербурге и за малейшие неисправности арестовывал всех караульных начальников, а на следующий день отмечал в приказе все замеченные упущения. Один из старых солдат Л.-гв. Московского полка, фельдфебель Павел Петров вспоминал: «Великий князь Михаил Павлович сам поверял караулы, да еще на извозчика сядет, да откуда-нибудь из-за угла, чтобы его не заметили. А попробуй только прозевай его — так и унтер-офицера сейчас разжалует, и офицера на гауптвахту, и всем достанется. Тогда бывало, один часовой на платформе стоит, а человека 3 или 4 махальных на всех углах. Редкий караул был, чтобы кому не нагорело здорово».[68]

Была у великого князя и другая, так сказать, страсть — к точному соблюдению формы одежды в Петербурге. Каждый день он выходил на прогулку, словно на охоту, вылавливать на улицах офицеров, одетых не по форме, и отправлять их на гауптвахту. Как писал офицер Л.-гв. Егерского полка Карцев, «зоркий до невероятия, он заметит и пуговицу, случайно пришитую головами орла вниз; издали, бывало, завидишь его большую треугольную шляпу с черным султаном в виде елочки — отляжет от сердца, когда вовремя успеешь спустить шинель с плеча, приложить руку к шляпе и спокойно вынести этот взгляд, разом окидывающий с головы до ног, и когда почувствуешь возможность продолжать путь. Но и при таком, казалось, благополучном исходе встречи нельзя было считать ее законченною; великий князь иногда на другой или третий день, при собрании у него полковых командиров, адъютантов и представлявшихся, передавал командиру полка, в котором служил встретившийся, прибавляя слова: „Ты с него взыщи“».[69]