Военныя силы Японiи. Японская армiя въ 1910 году.

Среди другихъ качествъ любятъ восхвалять японское терпѣнiе и упорство, тайнинъ-рiоку. Это ничто иное, какъ предразсудокъ[109]. Въ силу темперамента, а также благодаря недостатку широты и глубины пониманiя, японцы нетерпѣливы и вспыльчивы: short tempered, какъ говорятъ англичане; танки или ки-мидзикай, какъ говорятъ здѣсь. Всегда и во всемъ они спѣшатъ скорѣе окончить начатое, мало заботясь о качествѣ результата, пользуясь всяческими средствами, хотя бы даже самыми безнравственными или противорѣчащими ихъ собственнымъ интересамъ. Если передъ ними возникаетъ какое-либо исключительное затрудненiе, они отказываются отъ того, что предприняли. Эта характеристика японцевъ покоится на нѣсколькихъ основанiяхъ, первое изъ нихъ — недостатокъ индивидуальной глубины и разумной вѣры въ себя, второе — врожденный фатализмъ. Японецъ всему быстро покоряется — акираме га хаяй[110], говорятъ они, — можетъ быть потому, что въ ихъ глазахъ ничто не заслуживаетъ серьезныхъ усилiй.

Этотъ недостатокъ индивидуальной силы и вѣры въ себя приводитъ японцевъ къ лукавству. Они рѣдко идутъ къ цѣли прямымъ путемъ; у нихъ не достаетъ искренности. Ихъ языкъ типиченъ въ этомъ отношенiи: а вѣдь языкъ является самымъ непогрѣшимымъ выразителемъ народнаго образа мышленiя. Строгое воспитанiе самураевъ спасло высшiй слой нацiи отъ наклонности къ фальши, которая зато рѣзко выражена въ остальной самой многочисленной части нацiи — у купцовъ и ремесленниковъ, которымъ всегда приходилось гнуть спину. Вѣрность данному слову и даже письменному договору имъ совершенно не свойственна.

Другимъ слѣдствiемъ этой индивидуальной слабости является нерѣшительность. Рѣдко японецъ самостоятельно разрѣшаетъ хотя бы самый незначительный вопросъ: ему необходимъ совѣтъ, сооданъ, съ цѣлымъ рядомъ такихъ же, какъ и онъ самъ, нерѣшительныхъ индивидумовъ; отсюда безконечные, безплодные разговоры и отсутствiе прямого и яснаго рѣшенiя. Типична поговорка, которая обрисовываетъ эту сторону народнаго характера: "Хидза то мо дангоо" — Посовѣтуйся хотя бы со своими собственными колѣнями.

Обладая легкимъ и воспрiимчивымъ умомъ, японецъ — искусный ремесленникъ; онъ даже артистъ, насколько подъ этимъ словомъ разумѣется лишь искусное подражанiе природѣ, но онъ не трудолюбивъ. Въ этомъ отношенiи кукушка, такъ часто воспѣваемая въ японскихъ стихотворенiяхъ, могла бы служить его символомъ, если правда, что эта птица предпочитаетъ обкрадывать чужiя гнѣзда, вмѣсто того, чтобы вить свое. Лихорадочная поспѣшность, съ которой онъ въ настоящее время старается все высмотрѣть, все понять и все поглотить, не ослабляетъ высказаннаго сужденiя.

Японская вѣжливость, вполнѣ справедливо прославленная, дѣйствительно ли она представляетъ собою проявленiе добраго и мягкаго по природѣ сердца? А, можетъ быть, она вытекаетъ изъ чувства тщеславiя или же она обуславливается сознанiемъ iерархическихъ различiй, запечатлѣннымъ въ глубинѣ души долгими вѣками угнетенiя? Конечно, по природѣ японецъ не жестокъ и даже не золъ, но я не считаю его ни очень чувствительнымъ, ни надѣленнымъ добротою; исключенiе представляетъ женщина, которую вѣковое воспитанiе сдѣлало мягкою, покорною и преданною. Мужчина — черствъ, надмененъ, несдержанъ, злопамятенъ и мстителенъ. Зато онъ разсудителенъ и обладаетъ глубокимъ чувствомъ справедливости. Обращаясь вѣжливо и почтительно, вы получите отъ любого японца то, что вамъ угодно, но, если вы нанесете ничтожнѣйшую обиду самому жалкому возчику дзинрикися, вы наживете себѣ въ немъ смертельнаго врага.

Не вдаваясь въ бóльшiя подробности, таковъ въ общихъ чертахъ японецъ, какъ частный человѣкъ.

Что касается японца — то онъ существуетъ лишь очень недавно. Патрiотическiя чувства, зародившiяся съ момента возстановленiя имперiи, развились, благодаря методической дрессировкѣ, которой подвергли освобожденный народъ Государственный переворотъ, низвегнувшiй сначала сiоогунатъ, а затѣмъ отраженнымъ ударомъ и самый феодальный строй, пробудилъ народное сознанiе, притупленное гнетомъ повсемѣстной тиранiи. Народныя массы, освобожденныя, но еще юныя и безсильныя, очертя голову, отдались въ распоряженiе божественной власти императора, который при помощи теорiи нацiоналистической и имперiалистической теократiи создалъ изъ нихъ могущественнѣйшую опору возстановленнаго трона. Такъ прежде всего объясняется этотъ дикiй припадокъ благоговѣнiя передъ особою императора, наблюдаемый нами въ теченiе сорока лѣтъ. Первоначально онъ являлся бурною реакцiею противъ раздробленности и попранiя обще-народныхъ интересовъ ради выгоды одной касты. Но это чувство вскорѣ было подкрѣплено вторымъ элементомъ, быть можетъ, еще болѣе могущественнымъ, чѣмъ первый: столкновенiемъ съ иностранцами, вновь появившимися послѣ 250 лѣтняго перерыва, въ тотъ именно моментъ, когда Японiя переживала внутреннiй переворотъ.