Воевода

Впрочем, свои, московские, бояре тоже особого восторга у него не вызвали. Плечистый и суровый боярин Гончарин, что нетерпеливо ожидал роспуска думы у дверей, словно к отхожему месту торопился, — храбр, честен, исполнителен. Но еще ни разу сверх приказанного ничего не делал. Сам ничего отродясь не придумывал, о хитростях ратных, вестимо, даже и не догадывался. Боярин Турашин, что еще с отцом великого князя, Дмитрием Донским, в походы ходил, — ныне еле ноги волочит и чуть что за бок хватается. Князь Невзорин без хмельного дня не проводит, князь Нифонт Заозерский, чернявый и тонкобородый, когда ворог к нему в княжество пришел — удрал тут же, даже ножа не обнажив, и теперича просит, чтобы Василий Дмитриевич заместо него удел ему обратно отбивал. Трус и прохвост. Возле Софьи еще все время вертится… Великий князь из-за болезни в последние годы по мужской силе особой прыти-то не проявляет, уж очень больно конечностями шевелить… Жена же по ласкам, вестимо, тоскует. Как бы у Нифонта с Софьей чего не получилось…

От таких мыслей Василий Дмитриевич снова застонал, как от боли, — но жена тут же накрыла его руку своей, словно отдавая мужу свою силу и стойкость.

— Полна палата людей, а опереться не на кого, — тихо пожаловался ей князь. — Дружина-то одна. Коли загубит дурак, трус али неумеха, второй взять неоткуда.

Нет, конечно, были и у Москвы верные слуги и умелые бояре, что честны, отважны и находчивы. Бояре Окатин Лука, Судин Сыч, Перимов Алексей. Да только один на Смоленской дороге порубежье сторожит, дабы успеть литовские земли окраинные прибрать, коли тевтоны Витовта разгромят, другой у Дикого поля заставы укрепляет, третий в Галич отправился — в походе на Пермь союзников подкрепить. Больно ценны умелые воеводы, чтобы их у ноги без дела держать. Вот Василий един, как перст, в трудный час и остался.

И тут внезапно с грохотом распахнулась дверь, в палаты вломился царевич Яндыз, в грязных сапогах и серой от пыли кольчуге, в вороненой мисюрке, у которой с макушки, болтаясь из стороны в сторону, свисала черная волосяная кисточка, опоясанный широким, в полторы ладони, ремнем, на котором висела кривая сабля с изрядной елманью[26]. Вид у него был усталый и сильно помятый, но куда хуже выглядел несчастный, которого он волок за туго связанные в локтях руки. Мужик был окровавлен, бос, в порядком изодранных штанах и рваной рубахе. Лицо покрыто волдырями ожогов, борода опалена почти под корень, на подбородке осталось лишь несколько курчавых спекшихся клочьев.

— Вот! — татарин швырнул запытанного человека на пол перед троном и с размаху пнул ногой: — Говори!

— Семь тысяч… — пуская на половицы кровавую слюну, простонал несчастный. — Ватажник Егорка атаманом… Заозерский…

— Что это, Яндыз? — брезгливо поинтересовалась Софья.

— Как стемнело, с нукерами я из тайного хода у Водовзводной башни вышел, госпожа, — вскинул голову татарин. Карие глаза горели торжеством, однако узкие коричневые губы, обрамленные тонкими усиками, изогнулись в презрительной усмешке: — Дозор урусский выследили, напали да посекли. Трех полонян при том взяли. Двое от расспросов кровью истекли, этот же языком еще ворочает.

— Что сказали?

— Разное сказывают. Одни бают, десять тысяч ратных ныне на Москву пришли, а иные — что семь всего. — Татарин снова пнул пленника сапогом. — Однако же трое все в том сошлись, что ушкуйник у них во главе ратей поставлен. Именем Егор, прозвищем Князь Заозерский.

— Это не тот ли тать безродный, — встрепенулся князь Нифонт, — коего племянница моя Елена на озеро Кубенское привела?

— То возможно, — согласился царевич. — Оттуда ватага ушкуйников в Новгород и пришла, охотников для разбоя на торгу собирать.

— Да, верно, — припомнила княгиня. — Егоркой его девка бесстыжая кликала. Как повенчалась — за князя Заозерского разом сочла! Помнишь, княже, рассказывала я тебе о них? О прошлом годе в Жукотине татары всех пьяными повязали, после того как город они взяли. Да в рабство и продали, победителей несчастных. Иные там и сгинули, ан Егорка этот убег, да еще и Елену бесстыжую с собой прихватил!

— Уроки прежние на пользу им не пошли! — довольно рассмеялся Яндыз. — Они и ныне, что ни вечер, как свиньи дикие напиваются и в грязи хрюкают!

— Шайку новую тати после того собрали и честных людей грабят! — добавил отчего-то радостный Нифонт, переглядываясь с княгиней. — Ты им еще увещевание посылал, княже, дабы покаялись в грехах и гнева твоего не искали.

— Не я, супруга моя, — поправил Василий. — Гонцы же, вернувшись, сказывали, что напугали душегуба изрядно и он из княжества утечь намерен… Эк он, однако, как хитро убежал! С десятью тысячами, да к Москве, стены пороками разбивать!

— С семью, — поправил Яндыз.

— То разбойники, а не воины! — выдвинулся вперед, к трону, князь Нифонт. — Кого еще на торгу новгородском выкрикнуть можно?

— Их всего семь тысяч, великий князь! Они пьяны, беспорядочны и неумелы! — перешагнул через затихшего пленника Яндыз. — Московская дружина разметает их, ровно хворост!

— Десять, — напомнил Василий. — И они умеют сражаться.