Воевода

— Даже самым ловким разбойникам не сравниться с настоящими воинами, не устоять перед ударом умелой сплоченной дружины! Дозволь мне ударить по ним, Василий Дмитриевич, и уже сегодня я брошу голову Егорки Заозерского к твоим ногам! — звучно стукнул себя кулаком в грудь татарин.

Чертов Чингисид! Он единственный в этих палатах, кто думает не о том, где найти помощи, как и к кому вестников послать. Он хочет сам взять меч и сам разгромить супостата! И, пожалуй, он может это сделать. Храбрость и уверенность воеводы делает рати сильнее вдвое. Вот только, что будет потом? Татарин завоюет победу, добьется уважения дружины. Назначив Яндыза воеводой раз, князь не сможет повернуть назад, царевич останется в этом звании. Татарин будет ходить за победами для Москвы снова и снова. Не вспомнит ли Чингисид о высоте своего рода? Не напомнит ли о том полюбившим воеводу ратникам и боярам? Не заберет ли вслед за дружиной и само Московское княжество?

— Их вдвое больше, — после долгого мучительного раздумья покачал головой Василий Дмитриевич. — Я не могу рисковать дружиной. Без нее оборонить Москву будет некому.

— Я знаю, великий князь, у тебя много сил, — облизнул сухие губы царевич. — И у Смоленска, и на Чухломе, и многие бояре, что не ведают о беде случившейся и в поместьях своих делами мирными заняты. Полагаю, к ним уже мчатся вестники многие, к оружию призывая. Но пока соберутся свежие силы, пока вернутся рати с рубежей дальних, пока подойдут они сюда, к стенам московским, не един день минет. А может так статься, что и не одна седьмица. Новгородцы же реку Неглинную уже засыпали и пороки построить успели. Завтра, полагаю, оные подведут. Ворота таранами железными за день вынести можно. Стену — дня за три-четыре. Как бы не опоздала подмога-то?

«Одно слово: Чингисид, — подумал князь. — Рвется вперед, ровно буйвол, никаких преград не признавая. Откуда только взялись такие на земле Волжской? С кем небесным согрешила мать великого воина, прародителя столь достойного рода?»[27]

— Дозволь мне растоптать их, великий князь, — повторил свою просьбу татарин. — Дозволь смести ворога во славу твою, ради возвеличивания имени твоего!

— Готовьтесь к битве, бояре! — решительно ударил ладонями по подлокотникам трона Василий Дмитриевич. — Снаряжайтесь, седлайте коней, собирайтесь у Боровицких ворот. Тебе, отважный Яндыз, доверяю выбрать пятнадцать сотен лучших воинов. С ними ты выйдешь из Москвы, захватишь туры разбойничьи, порубишь построенные ими пороки и прочие механизмы, а наконечники таранные привезешь в город либо в реке утопишь, как тебе удобнее покажется. Я же с остальной дружиной наготове буду, дабы поддержать в случае опасности, коли душегубы сразу всей силой навалятся. Разори туры и назад с людьми возвратись! Большего от тебя не требую.

Татарин напрягся, но разочарование сдержал и резко склонил голову:

— Слушаю и повинуюсь, великий князь! — Тут же четко развернулся, громко позвал: — Хан Мамуд! Хан Исмет! Боярин Гончарин! Со мною к выходу готовьтесь, людей своих исполчайте. У Боровицких ворот с сотнями жду.

— Мо-о-ост!!! Мост опускается! — Истошный крик заставил Егора оторваться от записей.

Схватив со стола щит и пояс с оружием, он побежал к лестнице и наверх, на чердак, и засел у окошка, наблюдая за происходящим внизу.

Там, на давно вытоптанном лугу у реки, ватажники со всех ног удирали в сторону тур, побросав мешки и щиты. Тяжелый пролет опускался медленно. Воины же были без брони, налегке, так что должны успеть укрыться.

Наконец скрип прекратился. Мост лег на опоры, створки ворот поползли наружу, величаво раскрываясь, и наконец выпустили из города конницу. Та вышла на рысях, отвернула вправо, собираясь в отряд. Перед соблазном сразу кинуться за безоружными людьми, насадить на копья и порубить саблями москвичи устояли, давая ватажникам очень важную передышку на то, чтобы разобрать круглые боевые щиты и пики и построить пехотную «стену».

Великокняжеская кованая рать наконец двинулась с места и помчалась на туры, не очень-то и спеша. Всадников было много, тысячи полторы. Сила большая, но явно не вся. Василий Дмитриевич жмотился, экономил.

От Москвы-реки, как и в прошлый раз, вынеслись пасторские сотни. К этому дружина оказалась готова. От нее отделилась примерно треть, повернула навстречу воинам личной рати архиепископа. И те, и другие дали коням шпоры, опустили копья, разогнались в галоп и столкнулись, расплескивая кровавые брызги, обломки древесины и куски стали. Рати расплющились друг о друга, перемешались, засверкали сабли и мечи, ища человеческой плоти, закружились кони, падая сами и затаптывая упавших раньше воинов.

Московских дружинников в этой схватке оказалось вдвое против новгородских — и через четверть часа изрядно поредевшие великокняжеские сотни двинулись дальше, оставив позади поле из крови и мяса, охватывая освоивший плотницкую слободу лагерь новгородцев с западной стороны.