Воевода

Основные силы горожан тоже не сплоховали. Примерно две сотни всадников налетели на туры и, опрокинув немногочисленных противников, принялись кромсать саблями стоящие там стенобитные тараны. Остальные вытянулись в широкий полукруг, закрывая торопливо работающих товарищей от неизбежной контратаки.

Ведь новгородцы не могут, никак не должны без боя, за просто так отдать свои осадные машины, на доставку и постройку которых было отдано столько сил! Без пороков взять город невозможно. Если машины будут потеряны — поход Новгорода на Москву провалился. А потому битва за них неизбежна! Главная битва, которая решит судьбу Москвы…

Царевич Яндыз, в нетерпении кусая губу, крутился на белоснежном туркестанском скакуне впереди доверенных ему сотен, сжимая левой рукой щит и поводья, а правой — длинную пику с граненым, для пробития брони, наконечником. По жилам Чингисида тек жидкий огонь, его душа пела в предвкушении сечи, его мышцы напряглись, как натянутая тетива, — но конница разбойников все не выходила и не выходила для честного мужского разговора. Вместо отважных воинов разбойники посылали на защиту тур только стрелы, многие сотни стрел, что сыпались и сыпались с небес, подобно проливному дождю.

Дружинники прикрыли головы щитами, а потому находились в полной безопасности. Но щит, увы, слишком мал, чтобы закрыть всадника целиком, и потому острые стальные наконечники одну за другой разили лошадей, причиняя боль, заставляя фыркать и шарахаться в строю из стороны в сторону, не слушаться поводьев, вырываться прочь.

Татарин от стрел не прятался, считал ниже своего достоинства проявлять страх. Одна из них чиркнула его по спине и вонзилась в заднюю луку седла. Другая ударила по плечу — но вскользь и брони не пробила. Третья звонко ударила в мисюрку и отскочила. А потом сразу две чиркнули его туркестанца по шее, оставив длинные глубокие раны. Закапала на землю вязкая тяжелая кровь, невесть откуда тут же появились большие зеленые мухи.

От удара стрелы в круп туркестанец присел и затанцевал — вроде как и рысью, но почти на месте, лишь на полста шагов приблизившись к заборам слободы, в которой укрылись разбойники. Оттуда, издалека, доносился звон мечей. Похоже, сотни Исмета, завершив обход, ворвались на улицы слободы и рубили там пьяных русских свиней.

Кое-как царевичу удалось успокоить коня, повернуть мордой к врагу. Однако боль от вошедшей в круп на длину всего наконечника стрелы заставляла скакуна шаг за шагом переступать вперед, словно это могло унести его от источника страданий. Великокняжеские сотни послушно стронулись вслед за воеводой, медленно приближаясь к далекой пока еще слободе. На турах продолжался стук клинков, с грохотом падали опоры и балки, лишенные обвязки. Но новгородцы так и не выходили к ожидающей их дружине на честный бой.

Еще одна стрела чиркнула коня по голове возле уха, другая впилась в холку — и Яндыз не вытерпел, пнул туркестанца шпорами под брюхо и опустил копье:

— Пошел, пошел, пошел! Ур-р-ракх! Москва-а!!!

— Москва-а-а-а! — закричали воины и с облегчением метнули истерзанных скакунов в галоп, уходя из-под смертоносного ливня и горя жаждой мести.

— Москва-а!

На душе у Чингисида стало легко и спокойно. Сейчас он вырежет всех трусливых татей, что прячутся за заборами, накинет аркан на шею их главному атаману и притащит его князю на суд, став самым славным воином этого дикого улуса! Сейчас он покажет, чем отличается мужество воина от лихости разбойника! Сейчас он докажет, кто есть самый умелый и храбрый воин в подлунном мире!

— Москва-а-а!!!

Туркестанец легко перемахнул покосившуюся изгородь, влетая во дворик с несколькими черными кострищами. Пика Чингисида ударила в грудь засевшего там новгородца — но тот оказался вертлявым, откачнулся с поворотом, пропуская наконечник мимо, попытался ударить всадника окантовкой щита в колено.

Настала очередь царевича уворачиваться и снова смотреть вперед: на всем скаку невозможно повернуть и продолжить схватку.

В калитку влетел какой-то бородач, при виде мчащегося всадника его глаза округлились, он спешно вскинул щит — и пика Яндыза наконец-то испила крови, пробив насквозь и щит, и грудь новгородца. Пролетая дальше, на улицу, татарин дернул пику к себе, освободил, снова направил вперед — но там поперек пути стояли телеги, за которыми десятка полтора лучников уже оттягивали тетивы. Царевич насилу успел закрыться, ощутил частый стук по щиту — а скакун, словно забыв о ногах, заскользил вниз и вперед.

Яндыз, как учили в детстве, освободил ноги от стремян, кувыркнулся вперед через плечо, повернув копье поперек дороги, вскочил уже совсем рядом с телегами, попытался достать лучников — но те стояли слишком далеко, не уколоть. Прикрывая лицо щитом, он упал вперед, быстро прополз под телегой, резко отпрянул в сторону. Рогатина вонзилась в землю совсем рядом, тут же взметнулась обратно — но царевич успел вскочить, ударил в ответ пикой… И опять не достал! Новгородец успел отступить, отдергивая к себе рогатину, перехватил ее двумя руками, хитро прищурился:

— Тебе-то что от Москвы, басурманин?