Воевода

Какой же все-таки беспорядок у этих разбойников в лагере! Возки, сани, стволы деревьев повсюду. В Орде за такое воеводу запороли бы насмерть и на родовитость не посмотрели!

— Х-ха! — Новгородцы, остановившись, дружно навалились на телегу, опрокидывая набок вместе с грузом, тут же перевернули соседнюю, совершенно загородив улицу, и драпанули дальше. Под ноги покатились какие-то чурбачки, миски, недоделанные корыта и деревянные колобки.

Дружинники, перескакивая через все это, вцепились в возки, оттащили, увернулись от брошенных копий, подобрали, метнули сами, удачно проткнув одного из разбойников.

— Вперед, вперед! — Яндыз бежал первым. — Не дайте им удрать! Я хочу развесить татей на городской стене!

Однако новгородцы уже запрыгивали в седла брошенных во дворах и вдоль улицы лошадей, истошными воплями посылали их в галоп, пытаясь уйти от меча возмездия. Дружинники тоже стали расхватывать скакунов, бросаясь в погоню.

— Коня мне!!! — крикнул царевич. — Да чтобы вас болотные ифриты сожрали, дайте мне коня!

Но в азарте погони никто не обращал на воеводу внимания. Чингисиду пришлось самому ловить отвязавшуюся от плетня пегую кобылу и подниматься в седло.

Он огляделся: разбойники, теснясь на дороге, темной массой удирали в сторону Твери. Со стороны Москвы на плотницкую слободу накатывала закованная в железо конница, многие сотни, охватывая вражеское убежище справа и слева, заливая улицы конским фырканьем и шелестом кольчужной стали. Кое-где мелькали опоздавшие с бегством новгородцы: с трудом ковыляющие раненые, оставшиеся без коней воины, оглушенные в схватке бойцы, еще не понимающие, что случилось. Но никакой опасности они уже не представляли. Слобода была вычищена, осталось настигнуть и покарать трусов, не способных на честную, открытую битву.

— Вперед! — послал кобылу с места в карьер Яндыз. — Гони их, руби, топчи!!! Ур-р-р-рагх!

Битва за осадные машины началась, когда великий князь Василий Дмитриевич, поддерживаемый слугами, поднялся на боевую площадку Боровицкой башни и с облегчением опустился в кресло. Вокруг, звякая железом, расположились бояре, готовые давать советы или исполнять приказы. Московский князь внимания на них старался не обращать. Самых лучших все равно увел Чингисид, шельмец татарский.

— Открывайте! — приказал он, откидываясь на матерчатую спинку и наблюдая через бойницу меж каменными зубцами за предпольем внизу.

Скрип моста спугнул бегающих с мешками новгородцев. Они бросились наутек так быстро, что кинули даже щиты, подставляя лучникам спины. Но разбойникам повезло: большинство московских ратников сейчас сидели в седлах, теснясь на ближних к воротам улицах. Готовые выйти из города либо для атаки, либо для поддержки товарищей. Так что стрелять по бегущим оказалось некому.

Доверенные Яндызу сотни собрались на восточном берегу Неглинной, дружно пошли на туры. Слева появились конные сотни, им навстречу отвернул Исмет с пятью сотнями конных и после стремительной жаркой сечи стоптал начисто, пошел дальше, минуя захваченную новгородцами слободу со стороны Москвы-реки. Упершись в заваленный мусором овраг, повернул направо и вошел в слободу. Там началась схватка, но как она идет, понять было трудно, ибо избы, заборы, крыши сараев закрывали обзор. Тут и там мелькали копья, вымпелы, сверкали клинки. Понятно было только то, что с парой сотен московских дружинников разбойники справляются не очень успешно.

Против уничтожающих пороки воинов они тоже предпочли использовать стрелы, нанося урон из безопасного удаления. Даже отсюда, с расстояния полета стрелы, великий князь осознавал, какой тяжелый урон несет его дружина. Боевой конь, сильный, выносливый, послушный, непугливый — большая ценность. Стрелы же калечили скакунов одного за другим. И пусть ватажникам удавалось убить всего считаных скакунов — но без ран, похоже, не останется ни один. А раненный в походе конь становится пугливым и для ратной службы негодным.

То ли Яндыз подумал о том же самом, то ли он устал стоять под стрелами, не имея возможности ответить, — но великокняжеские сотни стронулись, пошли вперед, разогнались и вскоре вломились на окраины слободы, выстлав свой путь окровавленными тушами упавших лошадей. Многие еще бились, кусали зубами засевшие в телах стрелы, жалобно ржали — но спасти их было уже невозможно.

Сотни втянулись на улицы слободы и завязли, словно булатный меч в липком тесте. Дружинники продвигались еле-еле, растекались в стороны. Все меньше и меньше ратников оставалось в седле — воины то и дело теряли лошадей. Возможно, новгородцы продолжали забрасывать их стрелами.

— Им не хватает сил, — первым забеспокоился князь Заозерский Нифонт. — Татям не справиться с дружиной, но у хана Яндыза не хватает воинов, чтобы их добить! Дозволь, княже? Дозволь я поведу твои сотни и раздавлю гадину в ее логове?!

Василий Дмитриевич в удивлении приподнял брови: неужели в тощем трусишке проросли семена храбрости? Или известие о том, что во главе новгородцев стоит его личный недруг, заставило Нифонтика оторваться от бабьей юбки и вспомнить о мече?