Воевода

   — Польские послы приёма у твоей милости требуют! — подал голос Воротынский, приставленный к посольскому двору.

   — Вот как! «Требуют»! — насмешливо повторил Шуйский.

   — Особенно Гонсевский шумит, — не унимался Воротынский. — В неблагодарности тебя уличает. Деи, если б не он, не царствовать тебе.

Маржере почувствовал, как налились жаром его смуглые щёки. «Неужто Гонсевский проболтался?» — мелькнуло в голове. Тем не менее, внешне невозмутимый, он с напряжением ждал, что ответит Шуйский. Тот, однако, ничуть не смутился и даже гнева не проявил, лишь покачал головой:

   — За дерзость такую, хоть и посол, смертной казни достоин. Но не в наших планах сейчас с Жигимонтом, королём Польским, в раздор вступать. Чести видеть государя посолишка недостоин. Примите его вы, думные бояре. Только не сразу, погодить надо. Да выскажите ему все вины польского государя за то, что самозванца к нам послал и войско своё дал!

Шуйский в сердцах ударил об пол посохом, а потом, не скрывая злой насмешки, добавил:

   — Что касается благодарности, которую хочет этот холоп, так пусть спасибо скажет, что в ту ночь сам жив остался...

Бояре одобрительно закивали горлатными шапками, однако Воротынский возразил:

   — Жигимонт обиду своим послам не простит, войско своё на нас пошлёт. До того ли сейчас нам...

   — Жигимонт пусть сначала со своими дворянами справится, что мечи на него подняли, — парировал Шуйский. — А послов его мы из Москвы не выпустим, пока королишка не подтвердит прежние условия перемирия, что заключил с ним царь Борис.

   — Истинно молвит государь, — внушительно произнёс Василий Голицын. — Пущай послы подольше побудут у нас в гостях, да и другие знатные вельможи тоже. Глядишь, охолонут, не будут болтать, деи, самозванец вовсе не Гришка Отрепьев, а истинный царевич! Нам сейчас такие разговоры на Литве ни к чему.

Шуйский милостиво улыбнулся в знак полного согласия с самым влиятельным из заговорщиков и, не желая продолжать разговор на столь скользкую тему, пригласил думных отобедать с ним. В столовой избе, где стены ещё помнили пиры Годунова, государю прислуживал новый, назначенный им кравчий — Иван Черкасский, который то и дело наполнял блюда, стоявшие перед Василием.

Размягший от великолепного мёда, доставленного во дворец из погребов Шуйского, старик Мстиславский воскликнул:

   — Пора тебе, царь-государь, о наследнике подумать. А то, глядишь, боярышня Буйносова, которую тебе в невесты самозванец определил, в девках пересидит. Поди, ей пятнадцать уже минуло?

   — Сейчас — не могу! — благостно вздохнул Шуйский, облизнувшись как кот на сметану. — Ведь царице, — он сделал ударение на слове «царица», — по чину отдельные хоромы требуются. А дело это — не скорое...

   — Почто так? — не удержался от ехидства Татищев, обсасывающий лебяжье крылышко. — Вон Гришка Отрепьев для себя и своей крали мене чем за полгода хоромы отгрохал.

   — Потому что казна государская — пуста! — с надрывом воскликнул Шуйский и даже прослезился. — Расстрига нас по миру пустил. После брачной ночи своей потаскухе на радостях пятьдесят тысяч отвалил. А сколько раздал тестю и прочим сродственникам — не счесть.

   — Так отобрать немедля! — не унимался Татищев.

   — Силой негоже, — возразил Шуйский. — Пусть сами вернут. Ты, Татищев, завтра и пойдёшь к Марине, а потом к её родителю и скажешь, что не отпустим её к отцу, пока всё до копейки не возвернут.

Когда после обеда бояре чинно отправились по домам, чтобы соснуть до вечера, Шуйский велел Маржере следовать за собой в опочивальню. Дав постельному слуге знак, чтоб подождал со сниманием с него многочисленных одежд, государь обратился к начальнику стражи:

   — Доволен, что оставил тебя при дворце?

Жак склонился, бормоча слова благодарности.

   — Ладно, ладно! Будешь верно служить, милостью не оставлю.

Маржере, осмелев, не удержался:

   — По-моему, я вправе ждать государевой милости после той ночи.

   — Той ночи? — покраснел от досады скупой Шуйский. — А разве я тебе что-нибудь обещал?

   — Гонсевский обещал...

«Наследный принц» гнусно захихикал, ощеря гнилые зубы:

   — Так пусть тебе Гонсевский и платит. Если сможет.

Маржере понял, что вознаграждения ему не видать как своих ушей и поклонился, чтобы побыстрей ретироваться.

   — Погоди, — остановил его Шуйский. — Завтра пойдёшь с Татищевым к Мнишекам. Дьяк не силён в посольской науке, может нагрубить и всё испортить. Будешь вести переговоры как переводчик. Переводи не всё, что он будет говорить, особенно если ругаться будет! Главное, добейся, чтобы Мнишеки вернули все подарки в государеву казну. Вот тогда можешь рассчитывать на мою милость, в том тебе моё слово.

Маржере очень засомневался в слове Шуйского, тем не менее, расправив грудь, изъявил готовность исполнить монаршью волю.