Воевода Дикого поля

– Сказывай, не тяни, – перебил князь. – От тебя, Петр, любое готов услышать…

– И то хорошо. Последнее мое слово, Григорий Осипович, таким будет: твоя Русь, что под пятой московской, – зло великое! Помни всегда, кому служишь! Не Господу, пресветлый князь, не Господу! На адову муку твои государи – и всея Руси – людям даны, за грехи наши смертные!

– Их церковь на престол венчала, – возразил Засекин.

– А церковь твоя, что положено Богу отдавать, кесарю отдает! Дракона венцом Божьим венчала – и гореть ей за это в аду! Лучших пастырей удавили, других запугали пытками – псы цепные остались! А последние и знать не знают слов святого Василия: «Любящий ближнего своего имеет не больше, чем ближний». Кумиру своему с тяжелой мошной да сабелькой, с топором для всякого, кто не хочет рабом его быть, служит церковь твоя и ты вместе с ней! – с нарастающим гневом прошептал он. – Вот об этом помни, когда и новые земли идолу своему завоевывать начнешь!..

– Стало быть, так вот и расстанемся? – нахмурился князь Засекин.

– Стало быть, так, – глухо заключил пустынник.

Григорий Засекин молча повернулся, и скоро зеленые кусты захлестнулись за ним, а в наступившей тишине, над поляной, вновь зазвенел голосок одинокой птицы.

5

В конце июня крепость Самара встала на слиянии двух рек долгожданной твердыней супротив всех ненавидевших Русь степняков. Поставили и первый в крепости храм, освятили его. А в святые деревянному городку выбрали митрополита Алексия, что предрек Самаре процветание и военную удачу.

Грозно выглядела крепость, но ворота ее были открыты ногайцам мурзы Адыгея, хлынувшим сюда по торговым делам. Добрые кони и овечье мясо ой как нужны были гарнизону молодой крепости! Да и от кумыса, привозимого в кожаных бурдюках, никто не мог отказаться. Взамен ногайцы получали соль, меха из северных волостей, мед и вино; много вина – и горячего, и фряжского!

А еще прошел слух, что в Астрахани собирается русское войско идти на Крым. Пора было отвечать за давние погромы, сожженные города, за сотни тысяч как убитых русских людей, так и уведенных, точно скот, в рабство.

Летом того же 1586 года к воротам крепости Самара подошла пестро разодетая казачья ватага: на волжские берега вернулся Матюша Мещеряк, сподвижник Ермака Тимофеевича, возглавивший после смерти вождя-завоевателя его небольшое, но столь громовое войско. С собой Матюша привел около сотни отчаянных рубак – ничего не страшившихся, всего навидавшихся.

Когда ватага только еще подтягивалась к крепости, стрелецкий сотник Савелий Крутобоков не на шутку обеспокоился.

– А стоит ли впускать его? – спросил он у воеводы Засекина. – Ведь бандит бандитом! Да и все они, как один, разбойники да душегубы!

– Не посмеет он мне слова поперек молвить, – успокоил сотника Григорий Осипович.

– Смотрите, пресветлый князь, – предупредил стрелец, – они ведь с Богданом нашим – друзья не разлей вода! Один за другого как зацепится, и вот оно – лихо!

– Богдану я верю, – ответил Засекин. – Не обманет он меня. Уверен: если что, и дружка своего образумит. А мне сейчас лишние казаки не помешают: сам знаешь, мурза Урус уже точит по головам нашим саблю.

Ворота Матюше Мещеряку открыли. Казаки въехали в крепость так, как въезжают победители в захваченный город: разудало, по-хозяйски, нагло оглядывая всех вокруг, неодобрительно косясь на ногайцев, которых не жалели в чистом поле; разве что девок их привечали, да и то силком.

Григорий Осипович сам вышел к Матюше Мещеряку из своих наскоро срубленных палат. Скрестив руки на груди, открыто встретил взгляд степного разбойника, лютого врага сибирских татар и ногайцев. Атаман, в коротком парчовом кафтане, с серьгой в ухе, в сапогах с загнутыми носами, при сабле и кинжале, легко спрыгнул с коня и столь же легко поклонился воеводе.

– Рад вас приветствовать на волжской земле, князь! – весело пророкотал он. – Хороша речка, верно?

– Хороша, спору нет! – поддержал заданный тон Засекин. – И я рад приветствовать тебя на земле царя Московского! Милости просим!

Добродушная пикировка двух предводителей заставила казаков Матюши улыбаться, а стрельцов Савелия Крутобокова – насторожиться. Вот ведь оно как: каждый хотел показать себя хозяином на Волге!

Богдан Барбоша обнял старого друга, облобызал троекратно.

– Каким ветром занесло тебя сюда, брат-казак? – обнимая товарища, спросил он.

– Вольным ветром Руси-матушки! – заулыбался легендарный атаман. – Пировать нынче будем!

Вечером, на пиру, Матюша пил и говорил много, хвастал своими налетами на караваны ногайцев у Яика.

– А помнишь, Богдан, как мы в Сибири, в трех верстах от Кашлыка, весь отряд Карачи вырезали? – Он говорил громко, забористо. Вытащил саблю, звонко шлепнул ее на стол: – Вот этим самым клинком в шатре посла обоих его сыновей порешил! Только сам Карача и ушел! До сих пор жалею, что не бросился за ним. Да, было времечко, ох, было! – Матюша то и дело с вызовом посматривал на воеводу. – А я гляжу, светлый князь, ты тут ногайцев привечаешь? – неожиданно спросил он. – Куда ни глянь – морды их узкоглазые! Так ли?