Воин Доброй Удачи

Нари была сломлена – в этом не было сомнений. Даже жрицы Гиерры, продавшие себя с санкции бога и храма, были сломлены. Продать близость – значит вывернуться наизнанку, сделать из своего сердца плащ, чтобы согреть других. Душу можно было перевернуть лишь определенное число раз, прежде чем в ней все перепутывалось, внутри и снаружи.

Сломлена. Эсменет видела, как в водянистых глазах Нари плавают трещины. Единственный реальный вопрос был один: как? Продажа персиков не столько отнимала у души доверие, достоинство или сострадание, сколько лишала эти слова их общего смысла. Нари верила в доверие, ревниво оберегала свое достоинство, чувствовала сострадание – но совершенно особенным для нее образом.

– Мне нужно пописать, – сказала, наконец, Эсменет.

– Простите-простите-простите! – воскликнула девушка, вскакивая с постели. Она подбежала к ширме, стоявшей по обе стороны дивана, отодвинула одну из выцветших вышитых панелей и театральным жестом показала белый фарфоровый ночной горшок. Эсменет робко поблагодарила ее.

– Нари-и-и-и-и-и! – крикнул с улицы голос с акцентом – одна из галеотских девушек свесила ноги из окна напротив. – Нари-и-и-и-и! Кто это тебе шляпу подарил?

– Не лезь не в свое дело! – воскликнула нильнамешская девушка, поспешно закрывая ставни на ближайшем окне.

Шлюха захихикала – Эсменет уже бесчисленное количество раз слышала такой смех.

– Коврики для ног, да?

Почти в ужасе Нари объяснила, что они все держали свои окна незакрытыми, чтобы приглядывать друг за другом во время «работы» – для безопасности.

– Я знаю, – сказала Эсменет. – Раньше я тоже так делала.

Внезапно она осознала всю невозможность своего положения. Нари, как и большинство жителей Хейл-Харта, знала всех своих соседей, а они знали ее. Эсменет не понаслышке было известно, как городские жители объединяются в небольшие племена и компании, заботясь друг о друге, завидуя, шпионя и ненавидя.

Снова загремели ставни, и в комнате потемнело, пока она использовала ночной горшок. Выйдя из-за ширмы, она увидела в темноте Нари, все еще голую, сидящую, скрестив ноги, на своей кровати и плачущую. Не раздумывая, она обняла стройные плечи девушки и притянула ее в материнские объятия.

– Тише, – сказала святая императрица.

Она подумала о голоде, о том, как маленькая Мимара, казалось, с каждым днем все больше становилась похожей на скелет. Она вспомнила, как разрывалась надвое, отправляясь с ней к работорговцам в гавани. Гул недоверия. Толчок оцепеневшей необходимости. Маленькие пальчики, сжимающие ее руку в тревожном доверии.

И с такой силой, что у нее закатились глаза, она пожалела, что просто не удержала этот скелетик, не оставила его в своем убогом кругу… и не умерла вместе со своей единственной дочерью. Мимарой.

Единственным, что осталось бы у нее непроданным.

– Я понимаю…

* * *

Сколько времени прошло с момента, когда она спуталась с ее прошлым?

Эсменет сидела рядом с девушкой до тех пор, пока ослепительно-белые линии на ставнях не побледнели и не стали серыми. Нари не знала своего возраста – только то, что с момента ее расцвета прошло пять лет. Ее растили итариссой, ритуальной рабыней из гарема, популярной среди нильнамешской кастовой знати. Ее хозяин владел поместьями как в Инвиши, где они зимовали, так и в горах Хинаяти, где они проводили чумные летние месяцы. Она любила его неистово. Очевидно, он был нежным, заботливым человеком, который щедро одаривал ее подарками, чтобы искупить неизбежные травмы, нанесенные ей. Величайшая катастрофа в ее жизни – нулевой год – произошла вместе с ее первым кровотечением. Вместо того чтобы продать ее в публичный дом, как это случилось с большинством итарисс, хозяин отпустил ее на свободу. Почти сразу же она стала любовницей другого кастового аристократа, торгового представителя, который был послан в Момемн почти четыре года назад. Именно он купил желтую комнату, в которой она теперь жила, и ее роскошную обстановку. Нари тоже любила его, но когда срок его годичного пребывания в должности истек, он просто перевез свою жену и весь свой дом обратно в Инвиши, не сказав девушке ни слова.

Она начала продавать себя почти сразу после этого.

Эсменет поймала себя на том, что слушает ее с двумя душами: одна была душой старой шлюхи, почти презрительно относившейся к уютной роскоши, столь характерной для жизни девушки, другая – душой стареющей матери, ужаснувшейся тому, как эту несчастную использовали и бросили, чтобы потом использовать и снова бросить.

– Я хочу вам помочь! – воскликнула девушка. – Имма, он… он… Я…

Так всегда объясняется жестокость. Жизнь, полная страданий. Жизнь, в которой простое выживание кажется необъяснимым риском. Жизнь, слишком испорченная, чтобы поддерживать героизм.

Эсменет попыталась представить себе, что бы она делала все эти годы, если бы один из ее клиентов пришел к ней с каким-нибудь беглецом, – не говоря уже об императрице Трех Морей. Ей хотелось думать, что она была бы бесстрашной и великодушной, но она знала, что сделала бы то, чего судьба требует от всех проституток: предала бы во имя выживания.