Воин Доброй Удачи

– Когда-то это была провинция Носири, древние охотничьи угодья умеритских богов-царей… Там… Видите эту линию тени между деревьями? Это был Сохольн, великая дорога, проложенная королем Нанор-Уккерией Первым, чтобы ускорить продвижение его войск к границе.

И каждый раз Сорвил смотрел вокруг с каким-то недоуменным удивлением, пытаясь представить, каково это – обладать воспоминаниями о столь далекой эпохе. Моэнгхус же просто сердито смотрел на сестру и восклицал: «Ба!»

Только Нелеост оставался неизменным – туманная полоса тьмы на севере. И несмотря на крики птиц, земля, казалось, притихла из-за того, что так долго терпела потери.

Прыжки по возвышенностям продолжались. Линия хребта искривилась, как артритный палец. Миновали уступ, возвышающийся над лесами, – по сравнению с их деревьями самое большое дерево, какое Сорвил когда-либо видел в засушливых окрестностях Сакарпа, казалось карликом. Однажды Серва перенесла их на вершину разрушенной башни, с которой оказалось невозможно спуститься. Колдовство в этот раз оказалось особенно трудным делом, настолько трудным, что Моэнгхус едва успел подхватить сестру, когда она балансировала на краю пропасти. Двое мужчин оказались выброшенными на разрушенную вершину, ожидая, пока Серва придет в себя. А в другой раз она перенесла их на остров из обрубков скал в реке, не зная, что за ним простираются мили болотистой местности. Все трое превратились в сплошные волдыри от укусов комаров до того, как им удалось покинуть это место.

Обычно они совершали свои «скачки», как называл их Моэнгхус, дважды в день, хотя великий магистр свайали часто пыталась – и иногда ей это удавалось – переместить их еще и в третий раз. Первый прыжок был рано утром, вскоре после пробуждения, следующий – в середине дня или позже, в зависимости от того, с каким успехом Серва дремала днем. Они не зажигали огня, полагаясь вместо этого на колдовство принцессы, чтобы приготовить дичь, которую Моэнгхус подстрелил из своего великолепного лука. Каждую ночь они дежурили по очереди. Сорвил никогда не забудет залитые лунным светом миры, на которые он смотрел во время своих дежурств, прислушиваясь к хору ночных звуков. Не проходило ни одной ночи, когда он не видел бы мельком спящую Серву. Она казалась чем-то вроде полированного мрамора под свободной тканью, чем-то более плотным, чем окружающий мир. И он удивлялся, что одиночество может быть так прекрасно.

Иногда принцесса Империи не столько засыпала, сколько падала в обморок, таким сильным было ее изнеможение после некоторых прыжков. Она часто хныкала или даже вскрикивала, находясь в бессознательном состоянии, что заставляло Сорвила спрашивать Моэнгхуса, что с ней случилось.

– Прошлое, – отвечал ее брат, сверкая глазами, как будто его беспокоило невежество спутника. – То же самое, что и со всеми теми, кто прикасался к сморщенному дерьму – сердцу Сесватхи. Ей снится, как эти самые земли гибнут среди шранков и в огне. Ей снится враг отца.

– Не-Бог, – тупо повторил Сорвил.

Эскелес, конечно, рассказывал ему о Первом Апокалипсисе и о том, как призрачная сила, которую сакарпцы называли великим разрушителем, вот-вот вернется, чтобы закончить разрушение мира. Эскелес тоже стонал и хныкал во сне, но он, если уж на то пошло, слишком часто жаловался на свои сны, вплоть до того, что у Сорвила вошло в привычку отмахиваться от этих жалоб.

По какой-то причине тот факт, что Серве снились те же самые сны, беспокоил его еще больше.

– На что это было похоже – Первый Апокалипсис? – спросил он ее однажды.

– Это было поражение, – ответила она, глядя себе под ноги. – Ужас. Мучение… – Она посмотрела на него с хмурой улыбкой. – И красота тоже, как ни странно.

– Красота?

– Конец народов… – сказала она с несвойственной ей нерешительностью. – Мало что поражает сердце так глубоко.

– Народов, – повторил он. – Как Сакарпа.

– Да… Только тогда народы истребляли, а не порабощали. – Она встала так, словно хотела дистанцироваться от его ранящих вопросов. – И это распространялось до самых краев земли.

Дважды они слышали зов рогов шранков, похожих, но жутко отличающихся от тех, что слышались на Пределе в Сакарпе. В обоих случаях все трое останавливались, что бы они ни делали, склонив головы в задумчивом слушании, и им казалось – по крайней мере Сорвилу, – что конец света не так уж далек.

* * *

Число погибших возросло настолько, что даже бесстрашный сын короля Умрапатура, Чарапата, прославленный принц ста песен, заговорил испуганным тоном. Каждое утро он уводил инвишийских рыцарей к бурлящему горизонту и каждый вечер возвращался с донесениями о надвигающейся опасности.

– Они больше не бегут, – сказал он отцу. – Они разбегаются только тогда, когда видят в небе воздушных змеев, а те стали слишком редки… Скоро они совсем перестанут нас бояться и нападут на нас в количестве, в десять раз большем, чем прежде, – в десять раз или даже еще больше!

– А что нам остается делать, как не продвигаться дальше? – воскликнул в ответ король Умрапатур.