Воин Доброй Удачи

Древняя карта волшебника не имеет никакого смысла в ее глазах. Витой орнамент обрамляет ее внутреннюю часть – бледные остатки красок, которые когда-то расцвечивали эту вещь, но давно уже линяли. Акхеймион рассказывает ей, как древние куниюрцы, как и все народы, соблюдали традиции изображения, свойственные им, и только им. Карта, говорит он, считает горы и использует их как маркеры, чтобы найти Ишуаль.

– И что же ты надеешься найти? – интересуется Мимара.

– Медовые лепешки и пиво! – срывается он.

Его прежние вспыльчивые манеры быстро возвращаются всякий раз, когда она поднимает вопросы, напоминающие о безумном размере его авантюры. После всех этих смертей и тяжелых трудов остается вероятность того, что они ничего не найдут, – факт, о котором старый волшебник не хочет даже думать.

Но она научилась выдерживать его настроение, точно так же, как он научился управлять ее собственным. Они больше не устраивают бесконечно повторяющихся ссор с бессмысленными упреками – по крайней мере, не устраивают их так часто.

– Акка… Ну давай сейчас серьезно…

– Правду о Келлхусе я надеюсь найти! Я тебе это уже сто раз говорил, Мимара, и даже больше!

Она сердито смотрит на него.

Акхеймион собирается с духом и глубоко вздыхает.

– Нельзя возводить стены вокруг того, что забыто, – говорит он, повторяя пословицу, которую она уже слышала раньше. – Ишуаль был забыт. Вот уже две тысячи лет он живет – в самой тени Голготтерата, не меньше!

Она наблюдает за ним так, как всегда наблюдает, когда он раздражает ее своими страстными притязаниями. Ей кажется, что никогда еще она не встречала человека, которому так отчаянно хотелось бы верить. Она смотрит на свой живот, который обхватывает двумя ладонями, и бормочет:

– Твой отец иногда бывает дураком…

– Подумай, Мимара, – говорит он, сжимая кулаки от раздражения. Как бы он ни ненавидел обсуждать Ишуаль, еще больше он презирает напоминания о своем отцовстве. – Дуниане послали одного из своих сынов в дикую природу. И в течение двадцати лет он правит всеми Тремя Морями! Мы здесь для того, чтобы помнить – ни больше ни меньше. Помнить и, если понадобится, убрать стены.

– Возведенные вокруг аспект-императора.

– Вокруг истины.

Наступают спокойные дни. На горизонте теперь хорошо видны громоздящиеся горы. Они напоминают ей, как ни странно, Менеанорское море зимой, с темными волнами, выстроенными в хаотичные ряды, раздваивающиеся, с белыми шапками пены. Проведя несколько часов, изучая карту и рассматривая хребет, волшебник решает, что они зашли слишком далеко на юг, и поэтому они сворачивают на север через выглядящее не слишком неприступным подножие Демуа.

Она удивляется своей растущей беременности. В борделе беременность была не чем иным, как ужасным недугом – страданием для тех, кто был вынужден прервать ее, и горем для тех, кто вынашивал ребенка до срока, так как его неизменно забирали. То немногое, что ей известно об этой стороне жизни, она узнала от своей матери, когда та носила близнецов. Но там, где императрица постоянно фыркала и жаловалась, распухшее чрево Мимары казалось не более чем хлипкой сумкой, настолько легко ей было его носить.

– Опять квирри, – осознает девушка. Она избегает думать о том, что пепел нелюдей может сделать с ее ребенком.

Она плачет в ту ночь, когда чувствует первый удар – так сильно ее облегчение. Старый волшебник отказывается положить ладонь ей на живот, и она впадает в ярость, в безумие, не похожее ни на одно из тех, что она пережила. Она кричит и бросает в него камни, пока, наконец, не принимает это. И конечно же, малыш после этого перестает шевелиться.

Они случайно натыкаются на стадо оленей, и Акхеймион валит четверых из них, прежде чем остальные успевают скрыться в лесной темноте. Они с Мимарой пируют. Затем, готовясь к возможному походу в горы, девушка сдирает шкуры с животных с помощью заколдованного ножа, который нашла в сокровищнице. «Бурундук», – называет она его. Эта работа ужасает ее в первую очередь своей легкостью, а не кровожадностью. Она думала, что ей нужно будет заточить лезвие, так как его край кажется закругленным, но волшебник заявляет, что его можно использовать без всякой заточки.

– Михтрульские ножи обладают потусторонними лезвиями, – говорит он ей. – И режут они только по твоему желанию.

Он оказывается прав насчет ножа, но легкость, с которой она чистит оленей, словно гнилые груши, все равно вызывает у нее беспокойство.

Закутанные в оленьи меха, они прокладывают себе путь к подножию гор. Им ничего не известно о выделке шкур, так что их новая одежда гниет, хотя и продолжает согревать их. После двух дней блужданий волшебник, осторожно сворачивающий и разворачивающий пергамент и всматривающийся то туда, то сюда – и в том числе, с тревогой, назад, – наконец, приходит в возбуждение.

– Да! Да! – начинает он бормотать, после чего поднимает два пальца к югу и цепляется за Мимару, пока она не замечает в той стороне две вершины. – Там! – говорит он. – Тот могучий снежный склон, который поднимается между ними…

Ледник. Первый ледник, который она видит в своей жизни.