Воин Доброй Удачи

– Теперь видишь? – спросил Меппа. – Предательство! Бесовщина! Господин, прошу тебя, скажи, что ты видишь!

Фанайял-аб-Каскамандри провел рукой по лицу, глубоко вздохнул, шумно втянув воздух.

– Оставь нас, Меппа, – грубо ответил он.

Последовало минутное противостояние, взаимное оценивание трех сильных личностей.

В тишине слышалось только дыхание. Затем, едва поклонившись, сишаурим удалился.

Падираджа приблизился к хрупкой женщине сзади.

– Ведьма! – крикнул он, разворачивая к себе.

Сжав руки на шее, наклонил ее назад и опять выкрикнул:

– Проклятая ведьма!

Жрица, хрипя, схватила его мускулистые руки, выгнулась обнаженной дугой у его пояса.

И Фанайял еще раз изнасиловал ее.

Раб, все еще сидевший меж диванами, обреченно взирал на них, и по лицу его катились слезы…

Мягкую землю глубоко вспахали.

Скромная церемония приветствовала прибытие Святейшего дяди в Анлиаминские Высоты у потайных ворот мрачными словами и подозрительными лицами. Рабы держали вышитые тенты, защищая его от дождя, образуя туннель из поднятых рук, чтобы Майтанет избежал унижения промочить свою одежду. Келмомас украдкой передразнивал позы матери и ее свиты. Дети, несмотря на всю свою рассеянность, всегда очень бдительны в своем страхе перед родителями и быстро меняют поведение согласно обстоятельствам. И Келмомас не был исключением.

Нечто очень важное должно было вот-вот произойти – даже дураки-министры матери это понимали. Келмомас заметил, как горбатый старик Вем-Митрити недоверчиво мотал головой.

Шрайя Тысячи Храмов ждал допроса от самого одаренного сына своего Господина.

Майтанет с явным раздражением стряхнул капли с рукава. Он едва не оттолкнул в сторону Имхаиласа и лорда Санкаса, чтобы предстать перед хрупкой императрицей, которая даже под белой сверкающей маской держалась с вымученной холодностью. И уже не в первый раз Келмомас почувствовал ненависть к дяде, не столько из-за его крупного телосложения, а скорее, из-за того, сколько места он занимал. Какой бы ни совершался обряд, будь то восхваление Господу, венчание, проповедь или омовение ребенка, от Анасуримбора Майтанета исходила аура сокрушительной силы.

– Уволь меня от этого легкомыслия, – рявкнул он. – Я справлюсь сам, Эсми.

Он надел белую рясу с вышитой золотой каймой и все свои солидные регалии. Единственным украшением его одеяния, не считая массивного Бивня с Кругораспятием на груди, были золотые наручники, выполненные в стиле древних сенейских мотивов.

Не говоря ни слова, императрица склонила голову настолько, сколько требовал джнан. Келмомас при этом почувствовал, как ее рука крепко сжала ему плечо.

Юный принц-империал с наслаждением вдыхал запах дождя, который процессия внесла в кабинетные залы дворца. Влага коробила шелк и фетр. Мокрые ноги хлюпали в сандалиях. Волосы прилипали к лицу.

Никто не проронил ни слова, кроме Вема-Митрити, который, как только они поднялись к дверям Секретариата, с извинениями спросил Эсменет, может ли он продолжить путь в своем темпе, щадящем для его старых костей. Оставив немощного адепта школы Саик позади, они пошли дальше по бесконечным лестницам и переходам, где на каждом углу стояли эотийские стражники с каменными лицами. Настенные светильники тщетно пытались разогнать сумрак, потому приходилось шагать в темноте. В отличие от матери, которая шла, устремив сосредоточенный взор только вперед, Келмомас не мог удержаться от того, чтоб не глазеть по сторонам, пытаясь сравнить два дворца – видимый и невидимый.

В конце концов они дошли до императорских покоев и остановились у двери.

Она показалась мальчику выше и шире, чем он запомнил, возможно, потому, что мать недавно распорядилась ее отполировать. Позеленевшие от времени киранианские львы теперь ярко горели медным румянцем. Келмомас хотел спросить у матери, означает ли это скорое освобождение Инрилатаса, но тайный голос предостерег его, что лучше промолчать.

Императрица медлила, склонив лицо в маске, словно молилась. Стояла полная тишина, если не считать легкого скрипа доспехов Имхаиласа. Келмомас прижался щекой к шелковому поясу матери. Она неосознанно принялась перебирать пальцами его волосы.

Наконец Майтанет спросил:

– Зачем здесь мальчик, Эсми?

Всех задел его тон, донося истинный смысл вопроса – «что за нездоровое пристрастие?».

– Не знаю, – отозвалась она. – Инрилатас отказывается говорить с тобой, если его не будет.

– Значит, это будет публичное унижение?

– Нет. Только ты и два моих сына, – ответила Эсменет, все еще не сводя глаз с двери. – Твои племянники.

– Безумие… – пробормотал шрайя с притворной брезгливостью.

Императрица наконец обернула лицо, скрытое маской, к нему.

– Да, – сказала она. – Дунианское безумие.

Она кивнула Имхаиласу, который отодвинул засов и толкнул тяжелую дверь внутрь.

Шрайя Тысячи Храмов взглянул на Келмомаса, сжал маленькую белую руку в своей необъятной пересохшей ладони.

– Ты тоже боишься меня? – спросил он.

Мальчик, не ответив, посмотрел на мать, ища горячего сочувствия.

– Ты принц-империал, – проговорила она. – Иди.

И он вошел вслед за дядей в келью брата.