Воин-монах на престоле

Поэтому и молодому Юлиану созерцаемый им небосвод представлялся строго ограниченной сферой, вращающейся в эфире под чарующие звуки небесной музыки, украшенной цветами, венками и лентами из звезд, божественной, прекрасной в своем вечном покое и совершенной гармонии неизмеримого пространства. Звездные хоры, на которые он взирал с грешной земли, были теми же самыми, созерцание которых, согласно представлениям учеников и последователей Посейдония, или Посидония, составляло неотъемлемую часть блаженства, уготованного душам избранных в грядущей жизни, и экзальтированный восторг Юлиана при виде сияния ночного звездного неба представляется нам, людям XXI столетия, красивой поэтической фантазией, возвышенной религиозным чувством греков до уровня божественного.

«Можно ли сомневаться, что круговращение солнца и луны своими сменами дает благоустройство этому жилищу человеческого рода? что теплотой первого (светила) питаются тела, размягчается почва, сдерживается чрезмерная влажность, сокрушается суровость все связующей зимы, а действенной и всепроникающей теплотой другого регулируется созревание плодов, что его течению соответствует плодоношение людей? что круговым движением своим первое (то есть солнце) (определяет) год, а второе (то есть луна), вращаясь в сравнительно меньшем пространстве, – месяц? Тем не менее и по устранении (всех) этих (благ) – разве солнце само по себе не представляло бы зрелища, пригодного для взоров и достойного благоговения, если бы мимо нас совершало свой путь? Разве луна не была бы достойна созерцания даже и в том случае, если бы совершала свой путь лишь как праздное светило? А чьего внимания не привлекает к себе сам мир, разливший по ночному небу такое множество огней, возжегший такое бесчисленное количество звезд? Но кто же помышляет о пользе для себя от этих светил в тот момент, когда им удивляется? Посмотри на эти звезды, катящиеся безмолвным сонмом: каким образом они скрывают свою быстроту под видом стоящих и неподвижных тел?

Сколько движения совершается в ту ночь, которую ты наблюдаешь только для определения числа и различия дней? какое множество предметов развертывается под (покровом) этого молчания, какой ряд судеб производит известный путь (зодиака)? Те светила, на которые ты смотришь не иначе как на рассеянные для красы, каждое в отдельности делают свое дело. Нельзя ведь представлять (себе), что только семь светил совершают свое течение, а прочие стоят неподвижно: для нас заметно движение немногих, бесчисленное же множество этих божеств идут своим путем и снова возвращаются, будучи более удалены от нашего зрения. Да и из числа тех светил, которые доступны нашим взорам, многие идут непостижимым для нас ходом и втайне совершают свое движение. Что же? Разве ты не станешь восхищаться созерцанием их величия, хотя бы даже они и не управляли тобой, не охраняли, не согревали, не порождали жизни и не орошали своим дыханием? Как эти светила хотя прежде всего и заключают в себе пользу, составляют предмет необходимости и дают жизнь, но тем не менее всецело умом нашим овладевает их величие, так и всякая добродетель, и преимущественно добродетель благодарности, хотя и много доставляет пользы, тем не менее не желает быть предметом любви только ради этого.» – писал еще блаженной памяти римский философ-стоик I века Луций Анней Сенека («дядя христианства», по утверждению товарища Фридриха Энгельса), доведенный своим воспитанником – императором Нероном, последним представителем династии Юлиев-Клавдиев, – так сказать, «в благодарность за науку», до самоубийства, в своем известном сочинении «О благодеяниях», (IV 23–24).

Луций Анней Сенека