Воин Русского мира

— Символ веры… — снова и снова шепчет он, переворачивая неподатливое, закаменевшее от страха тело на спину.

В чьи глаза он посмотрится на этот раз — друга или врага? Травень утомился, исполняя работу палача. Порой он находил в облике своих жертв зажившие следы радений предыдущего живореза — рваные ноздри, отрезанные уши, причудливые узоры розовых шрамов на щеках или на лбу. Местный Торквемада трудился непокладая скальпеля.

А перестрелка никак не прекращается, но Травень уже предвидит её скорый финал. Скоро у стрелков закончатся патроны.

* * *

Он не находил знакомцев из прошлой жизни ни среди сомолитвенников, ни среди врагов до тех пор, пока не наткнулся на очередную жертву палаческого рвения. Немоступ, отменно слышащий и немой, как чугунок, расположился рядом со своим палачом, обнял его, словно трепетную любовницу, руками-ногами оплел. Немудрено. Пустопольский Торквемада — душевный человек, а минные осколки — совсем другое дело. Они твари бездушные. Тело человеческое для них не есть источник муки и сладостных утех. Минные осколки секут с одинаковым равнодушием и твердый кирпич, и мягкую плоть. А у вояк — бывших врагов — на двоих один бронежилет. Прикрылись им, как тулупом, накинули на головы, да мала кольчужка. На что человеку голова, если ноги-руки посечены, а брюхо вспорото острым железом?

Травень торкнул Немоступа острым концом заточки в бок. Проткнул камуфляж, слегка поранил кожу. Немоступ взвыл. Терапевт всполошился:

— Чи не тич мого друга! У-у, маньяки! Смерти не боятся! Ховайся, двигай пузом, Немой!..

— Та не нету же её поблизости, — хмыкнул Травень. — А была бы Смертушка тут, так, чай, я не заметил бы?

Терапевт неотрывно и с явной опаской посматривал куда-то мимо Травня. Неужели мерзкая баба примостилась уже где-то неподалеку? Сашка обернулся. Нет! Это всего лишь Ярик, подобно землякам и сородичам прижался брюхом к земле, посматривает, прислушивается.

— Пусть прочтет мне Символ веры. — Травень снова торкнул Немоступа. Тот опять взвыл.

— Та как же он прочтет, если я ему ещё осенью язык оттяпал?

Немоступ заныл, согласно кивая головой, широко разевая пустой рот.

Травень перевернулся на бок, сунул руку в карман, скривился. Пальцы всё-таки болели. Листков было несколько. Стоило немалых усилий зацепить один, извлечь наружу. Золотой обрез страницы привлек пристальное внимание Ярослава. Парень перестал вертеть головой, замер. Прежде чем сунуть измятую страницу Немоступу, Сашка успел заметить в его глазах испуг.

— Пусть пишет на обороте Символ веры, — проговорил Травень.

Немоступ затрясся.

— Авторучки немае, — заступился Терапевт.

— У меня есть! — Ярослав, вытянувшись в струнку, вложил «Паркер» в ладонь разведчика Пастухов.

Голова и руки Немоступа скрылись под бронежилетом.

— Что он делает? — спросил Травень.

— Як шо? — Терапевт сплюнул. — Пишет авторучкой на твоёму листи. Не дорезай Немоступа. Нехай живе. Неплохой чоловик, та и не вякает более. Только мычит. Гы-ы-ы…

Новый залп заставил его умолкнуть. Данила-Терапевт спрятал голову под бронежилет. Обстрел усилился, на некоторое время вынудив каждого из них застыть в удобной для принятия смерти позе. Долгие минуты сыпались на их головы истертым в мелкий прах коричневым гравием. Травень чувствовал, с каким неизбывным, детским доверием Ярослав жмется к его боку. Тело его сотрясал озноб. Боится? Плачет? Затосковал ли по родительской заботе? Но вот Ярик отстранился, приподнял голову, озирается.

Каким чудом дитя, рожденное для войны, узнает о конце обстрела? Кто оповещает его о том, что именно этот вот, секунду тому ахнувший неподалеку разрыв является последним?

— Дядя Саша! — шепот Ярослава показался ему слишком уж громким во внезапно наступившей тишине.

— Что тебе, дитя?

— У меня была тетрадка… дневник. Но, похоже, я его потерял. Он мог попасть не в те руки, и тогда… Но там были неисписанные странички… И тогда…

— Та сжег же я твою пропажу! — Травень зарычал так грозно, что Терапевт, высунувшись из-под бронежилета, в изумлении уставился на него.

Ярик притих, снова спрятал лицо, сжался.

— Парнишка стоит немалых денег, — заметил Даниил. — Если мы вас обоих продадим Лихоте, будем всем Пустопольем жить целый год…

— Вы только нас ещё и не продали, суки! — огрызнулся Травень. — Эй, ты дефективный! — Он нова торкнул Немоступа заточкой. — Дописал?

Тот ни слова не говоря протянул ему листок. На перепачканной сажей бумаге вкривь и вкось расположился короткий текст, озаглавленный так: «Ненавижу Даньку Косолапова (позывной Терапевт)». Далее следовали строки Символа веры, кое-как, с ужасными ошибками и пропусками целых предложений, написанные фирменным «Паркером».

— Я ж казав, його доризати не треба. Хай живе! — оскалился Данька. — А ти, Травень, наша людина. Глотки упирьи переризати великий мастак. Хтось ще залишився неохопленим або всих вже випробували?

— Да! Остался! Станислав Рей! Но его и испытывать не надо. В расход без лишних разговоров! — Травень поднялся на ноги.