Воин Русского мира

Петруша не сразу смог отыскать взглядом Крылатого. Но Черноокого обнаружил быстро. Тот крался, по-крысиному прижимаясь боком к стене. Кровавая ярость бушевала вокруг него, но он не замечал множества смертей. Круглоголовые наемники грамотно сопротивлялись, но гибли один за другим. А господин Сильвестр плыл себе, будто рыба в воде. За Чернооким неотлучно следовали ещё двое. Те, что совсем недавно являлись вожаками враждующих партий, но теперь их, казалось, объединяет одна цель. Они намереваются убить Крылатого воина? Они знают, где тот находится?

* * *

— Вот лежишь ты, как живой, отче Борис, я пришел, а ты молчишь. — Травень положил тяжелую ладонь на глаза священнику. — Ну? Почему не спрашиваешь, в чем грешен? Или как это у вас принято? Мне невдомек. Не исповедовался никогда.

— Сейчас нас Терапевт по новой исповедует. — Ярослав всё ещё был рядом, неотлучно следовал за ним.

Боковым зрением Травень видел и других бойцов. Все, кто выжил, сбились в одну стаю, Пастухи и Землекопы вперемешку, залегли за прокопченным жигуленком, ощетинились стволами. А магазины у всех полупустые. Дефективное воинство. Слава богу, теперь хоть разобрались, с кем и против кого стоит сражаться.

— Слышишь, Борис? Всё налаживается! — заверил священника Травень. — Я тут пока твоим телом прикроюсь. Тебе уже все равно, а мне польза. Заодно и исповедуюсь. А ты лежи и радуйся. Твоим именем драчуны объединились. Значит, не зря ты жил, не напрасно погиб. Вот такая вот моя исповедь. А ещё баб я люблю. Но это ведь лучше, чем быть педарастом, не так ли? Вот закончу войну — и снова по бабам. По-иному не умею. Но в этом грехе стану каяться перед самой смертью, а значит, не сегодня. Ты наложи на меня епитимью — я всё исполню. Только к воздержанию не призывай. Это уж слишком!..

Ярик засмеялся с младенческой беззаботностью. Тут же, в отместку за его беззаботность, со стороны ангара прилетел мелкий калибр, и оба они повалились животами в свежую кровь, прижались к телам Эльвиры и отца Бориса.

— Уходи! — прорычал Травень.

— В смысле? — Ярослав сделал вид, будто не понимает.

— Вали из Благоденствия!

— Куда же я пойду?

Он еще и улыбается!

— Я всё знаю про тебя! — рыкнул Травень. — Но в этой драке твоя заточка пригодится только мне.

— В смысле?

Какой же беззаботной может быть улыбка кровавого убийцы! Травень обнажил пустые десны. Ярик дрогнул, отвернулся. Сашка выдернул из-под его груди заточенный прут.

— Зачем? — глухо спросил Ярослав.

— Православную веру буду насаждать. Эх, если б не раны… — Травень не мог даже скрежетнуть зубами.

Нечем ему скрежетать! Терапевт его зубов лишил. А может, это и к лучшему? В Благоденствии и без того шумно.

* * *

Шумно, дымно в Благоденствии! Над коричневым гравием злыми осами снуют пули. Краснокирпичная стена сыплет на головы острые куски металла и кирпича. Они норовят впиться в тело, изувечить. Стрелки расположились у основания стены, оставив пространство над площадкой и пустой клумбой на произвол пуль и осколков. Кто-то из особенно отважных откатил на сторону ворота. Теперь пустая степь вливается на Лихотин двор потоками ураганного огня. Уханье гранатомета время от времени пресекает стрекот очередей. Едва заслышав хлопок, воюющая друг с другом паства отца Бориса приникает к земле. Мужики валятся снопами, прячут носы в шершавый гравий, дергаются так, будто прямо сейчас, в последнюю, гибельную минуту, желают оплодотворить своими соками если не собственную бабу, то хоть эту, едва оттаявшую после зимы землю.

Острые осколки гранаты — твари бессмысленные и жестокие. Секут одинаково безжалостно и твердый кирпич, и мягкую плоть. Болят, трепещут, рвут кожу между лопаток, желая распрямиться, широкие крыла. Но Сашка не дает им воли. Уступи им — высоко поднимут. А ему сейчас надо быть поближе к земле, рядом с врагом. Надо почистить стадо, прополоть посевы. И тут любой метод хорош, каждый инструмент пригоден. Почему бы ему, старому псу, не поучиться у молодого? Только надо не ошибиться. Каждому заглянуть в глаза — и врагу, и другу. Каждого исповедовать. Страх, чувство неотвратимой опасности — лучшее обезболивающее.

Сашка быстро перемещается по периметру двора от одного стрелка к другому. Ярик, поначалу неотлучно следовавший за ним, повторявший каждое его движение с добросовестностью преданного ученика, отстал после совершения третьей казни. А Травень снова и снова продолжает смотреться в отуманенные страхом глаза, повторяя ласковую просьбу:

— Символ веры скажи.

— Нет…

— Повторяй за мной: верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…

— …верую…

— …во единаго… Повторяй!

Осколки частым дождем ударяют в стену. Им на головы сыплется кирпичная пыль.

— …верую в Бога Отца Вседержителя… Верую!

Железные осы жужжат над ним, пока Травень перемещается от одной недоверчивой и перепуганной твари до другой.

Ответом на отказ в сомолении становился удар острым концом арматуры в основание шеи выше верхнего края бронежилета, ниже подбородка. Фонтан крови, хрип в ответ.