Воин в поле одинокий

Есть города, похожие на сон —
Пыль на камнях плотней и мягче фетра.
Сухой чертополох звенит, и ветром
По дремлющим дворам разносит звон.

Там время не струится, не течёт,

Но истекает медленно и тонко,
И ракушек осколки средь щебёнки
Хрустят — и все шаги наперечёт.

Там в сумерках сгустившаяся синь

Пульсирует у стен и в окнах тонет,
И морем пахнут детские ладони,
И горечью — бессмертная полынь.

Есть города, похожие на сон.

И в этом сне я вновь листаю даты
И улицы, которыми когда-то
Брела. Но не запомнила имён.

В Варшаве

Сидя в скверике
на углу Рыцарской и, кажется, Пекарской,
слушаю,
как падают листья.
Рядом со мной белый кот,
полный достоинства,
я бы сказала — шляхетный,
щурит медовые очи,
мурлычет: «И это пройдёт…»
Я закрываю глаза,
и мгновения
чёрными кошками
перебегают мне жизнь.

Возвращение

И вот однажды я вернусь домой,
И не узнаю дом. Да нет, едва ли…
Ведь не такие царства погибали.
Другие… Не такие… Боже мой! —

Я прохожу во двор сквозь пустоту

Безвременья, средь декораций дома,
В котором всё до мелочи знакомо:
Вот окна, где герань всегда в цвету,

Вот лестница… Но как она кружит!

И в номерах квартир — неразбериха…
И непонятно, где тут вход, где — выход,
Куда ведут все эти этажи.

Вот циферблат в футляре-кожуре

И непреклонность римских цифр литая,
Пятно на потолке, как запятая,
И трещины неровное тире.

Но стрелки на часах — они дрожат,

Вгрызаясь в бесконечность, будто свёрла…
А воздух, что со свистом входит в горло,
Так холоден и до предела сжат.

И каждый новый маятника взмах

Свободней предыдущего и шире,
В часах настенных тяжелее гири,
И тяжелее гири на весах.

И бьют часы.

И снова в пустоту
Я, взвешенная пристально и честно
И найденная слишком легковесной,
Лечу и исчезаю на лету.

Кукла