Воин в поле одинокий

Мне не за что любить свою страну.
Я отслужила словом ей и делом,
Я отслужила ей душой и телом
И разделяю с ней её вину.

Я знаю, что фальшив её фасад,

Бесчеловечны мёрзлые просторы,
И коммунальные глухие норы,
И этот — исподлобья — быстрый взгляд.

Я знаю то, что время может быть

То чуть кровавей, то подлей и гаже,
Дурней — начальник, а чиновник — глаже,
Наглее — вор.
И — нечего любить.

Я знаю пустыри, где вороньё,

Да вечный страх, да сердца перебои…
И всё же я с тобою. Я — с тобою.
Любовь моя…
   Отечество моё.

На даче

А я стараюсь жить как можно тише,
Счёт не вести деньгам, часам и дням.
Пишу про дождь, танцующий на крыше,
Присматриваюсь к травам и камням.

Вина не пью совсем, и кофе тоже

Почти не пью, всё больше — молоко.
Расстанусь скоро с куревом, похоже…
И мне не то чтобы совсем легко,

Как в раннем детстве с бабушкой на даче

Живётся в буколической тиши
Среди берёз и клёнов, но — иначе,
Чем в городе… Сиди себе — пиши.

А лучше — не пиши. Довольно чуши!

Не думай ни о чём и ничего
Не делай. Только слушай,
Только слушай
Шаг времени и музыку его.

В Изборске

Туристы нескончаемым потоком
Стремятся к родникам — смеясь, жуя,
Охотно покупая сувениры,
Открытки, пирожки и огурцы,
Хватаются за фотоаппараты,
Пытаются себя запечатлеть
На фоне.
Умирают от восторга.
И тут же гадят,
Ибо — естество.

А со скалы поверх людских голов

Глядит бесстрастно крепость. Эти камни
И не такое видели… Для них
Практически ничто не изменилось.
Лишь в башнях каждый день за слоем слой
Сгущается и оседает эхо,
Порой переливаясь через край,
Как будто бы туман… Тогда в долине
Услышать можно чей-то смертный стон,
Крик ярости, и фантиков шуршанье,
И свист стрелы, и мотоцикла рёв.
По правде говоря, — и то и это,
И те и эти равно чужды мне,
Укрывшейся средь взвода юных клёнов,
Штурмующих валы. Мир состоит
Из трепета легчайшей светотени,
Из ласточек, творящих в небесах
Евклиду неподвластные фигуры,
Из робкого журчания ручья,
Пофыркиванья лошадей в низине,
Неспешного гудения шмелей,
Кузнечиков сухого стрекотанья
И слюдяного шороха стрекоз.
Мир пахнет перезрелой земляникой,
Камнями и полынью, и — водой,
Ломающей чужие отраженья,
Смывающей и уносящей их,
Как временные хрупкие помехи,
Чтоб снова — только небо отражать,
Как будто бы вокруг и в самом деле
Ничто не изменилось.

«По чьему приговору умирают миры?..»