Война

— Знаешь, где расположены наши посты сторожевого охранения? — спросил я его.

— Нет. — Он с испугом посмотрел на меня. Казалось, он еще не пришел в себя после вчерашнего ураганного огня.

— Видишь там, слева, место, куда попал снаряд? Там находится командир роты с остальными двумя взводами. Дальше — большой разрыв до нашего расположения, а там, справа позади нас, — следующая сторожевая застава соседней дивизии.

Сказал и сам испугался. Если французы пойдут здесь в атаку по широкой дуге, эту атаку придется отражать нам одним. В этом случае один часовой не сможет одновременно и стрелять, и подавать сигнал тревоги. Нужно выставить еще пост тревоги.

Я пошел дальше направо. В следующем орудийном окопе стоял только один тяжелый пулемет и около него один часовой. А ведь здесь разместилось тридцать пять человек в двух блиндажах. Я пошел в блиндаж Зендига, в котором кроме него лежали пулеметчики.

— Почему там, наверху, нет ни одного из ваших пулеметчиков?

— Нам никто ничего не сказал.

— Разве здесь не было сержанта Шаца, и он не указал вам ваши места?

Они тупо уставились на меня. Меня разобрала злость.

— Зендиг, поставь еще часового тут же наверху для подъема по тревоге в обоих блиндажах. Всем нам нужно попытаться, пока все тихо, получить инструктаж по обращению с пулеметом. Для чего, собственно, они нам даны?

— А как сегодня будет с питанием? Мы уже три дня ничего толком не получали, а НЗ съеден.

— Я уже послал людей. Скажу вам, когда что-нибудь получу.

С грохотом разорвался снаряд.

— Опять наяривает, сволочь! — выругался Зендиг.

Я вышел из блиндажа. Снаряд разорвался недалеко от сторожевого охранения. Там еще не рассеялся дым.

Что сказать Шацу? Придется с ним крупно поговорить.

Я пошел в следующий блиндаж. Шац играл в скат с двумя пулеметчиками.

— Вы, кажется, еще не сказали моим пулеметчикам, что они в вашем подчинении?

Он поглядел на меня искоса — высокомерно и в то же время трусливо:

— Нам нужно обсудить наши действия, — сказал я. — Как вы думаете, куда следует поставить легкие пулеметы на случай нападения?

— Тут же наверху, — ответил он равнодушно и дал карту.

— Что? Все пять пулеметов на полосе шириной в неполных шесть метров? — Я почувствовал, что бледнею от злости.

— Ну, если хотите, можете поставить их еще куда-нибудь.

Я не нашелся, что ему ответить. Что мне оставалось делать? Идти и приказывать так, как я считаю нужным? Но что тогда скажет Ламм?

— Вы можете выделить кого-нибудь в мое распоряжение, кто проинструктировал бы моих людей, как обращаться с пулеметом?

— Да. Козырь! — Он с треском хлопнул картой по столу.

— Кого? — спросил я. От злости у меня тряслись колени.

— Ну, хоть ефрейтора Янецкого.

— Так я возьму его.

— Делайте, что хотите!

— Да, я так и сделаю! — рявкнул я и вышел; сердце у меня колотилось. Они засмеялись мне вслед.

Я собрал командиров отделений и пулеметные расчеты и определил вместе с ними пункты, где они должны находиться во время атаки французов.

— У нас здесь самая опасная точка на всем участке дивизии. К сожалению, пулеметчики станковых пулеметов не понимают этого.

— Этот Шац — настоящая скотина, — сказал Хартенштейн. — Я слышал однажды, как его разносил ротный.

— Я попросил его, чтобы он выделил нам кого-нибудь для инструктажа. Но думаю, ждать этого напрасно. И все же мы должны научиться обслуживать пулеметы. Возьмите каждый по легкому пулемету в блиндаж и пусть обученные покажут вам самые необходимые приемы!

— Да я уже давно хотел этому научиться, — сказал Вейкерт. Остальные согласно кивнули.

Между тем справа на Белой горе рвались тяжелые снаряды. Весь правый склон был покрыт серовато-белым облаком дыма. Вдоль всей траншеи позади нас также поднимались облака разрывов. Французы снова вели мощный обстрел крутого склона слева вверху, где мы находились вчера, только дым там был темнее, верно, в лесу была другая почва.

— Нам нужно быть начеку, — сказал я. — Если французы пройдут в лес, что впереди нас, то они смогут обойти с флангов другие взводы и зайти им в тыл.

— Разрыв между расположениями чертовски велик! — сказал Вейкерт, глядя туда широко раскрытыми глазами.

— Если часовые будут смотреть в оба, можно не опасаться, — сказал я.

Появился Кеттнер: он, согнувшись, нес на спине свернутое в узел шерстяное одеяло; в нем побрякивало стекло.

— Мы не должны здесь лишний раз показываться, — сказал Хартенштейн. — Французы, верно, видят нас с Белой горы.

Кеттнер опустил узел:

— Пришлось играть в индейцев. Когда я подошел к складу продовольствия, там стоял часовой. Тогда я подумал: лучше не просить, а подождать! И тут же началась стрельба. Я забрался в воронку от снаряда и жду. Вдруг слышу, как кто-то говорит часовому, что при обстреле никто воровать не станет и он может пока уйти. Тут я прокрался туда и вот — принес.

Он принес не только сельтерскую воду и сухари, но и сушеные овощи в кубиках. Все это, правда, немножко отсырело.

Я разделил продукты и послал Израеля к Ламму узнать, прибудет ли сегодня вечером полевая кухня и куда. Сюда, в низину, она не могла пройти из-за окопов.