Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах

«Я никогда не замечал у Барклая такого внутреннего волнения, как тогда; он боролся с самим собою: он сознавал возможные выгоды предприятия, но чувствовал и сопряженные с ним опасности».

Как видим, все это явно противоречит утверждению академика Е. В. Тарле о том, что Барклай «решил предупредить нападение на Смоленск и сам двинул было авангард в Рудню, но почти сейчас же отменил приказ».

Полная ерунда! На самом деле не сам решил и не сам двинул. Скорее Барклай, вопреки собственному убеждению, вынужден был согласиться с мнением военного совета, но «с условием не отходить от Смоленска более трех переходов – на случай, если Наполеон попытается отрезать русские войска от Смоленска».

А тем временем «нравом кроткий» и «обхождения очаровательного» князь Багратион, раздраженный всем, что делает Барклай, писал графу Ф. В. Ростопчину:

«Между нами сказать, я никакой власти не имею над министром [Барклаем де Толли. – Авт. ], хотя и старше я его. Государь по отъезде своем не оставил никакого указа на случай соединения, кому командовать обеими армиями, и по сей самой причине он, яко министр <…> Бог его ведает, что он из нас хочет сделать: миллион перемен в минуту, и мы, назад и вбок шатавшись, кроме мозолей на ногах и усталости, ничего хорошего не приобрели».

В своей горячности этот «обязательный и приветливый в обращении» человек пошел и еще дальше, пытаясь обвинять в военных неудачах самого императора:

«От государя ни слова не имеем, нас совсем бросил. Барклай говорит, что государь ему запретил давать решительные сражения, и все убегает. По-моему, видно, государю угодно, чтобы вся Россия была занята неприятелем. Я же думаю, русский и природный царь должен наступательный быть, а не оборонительный».

Наверное, потомку царя Вахтанга VI было виднее, что делать русскому царю.

* * *

Как бы то ни было, 26 июля (7 августа) 1812 года русские армии выступили из Смоленска. На этот момент, благодаря их соединению, численность всего войска возросла до 120 тысяч человек.

Войска двинулись к Рудне, в районе которой планировалось «встретить центр неприятельской армии». При этом расчет делался на то, что по дороге на Рудню есть удобные позиции, заняв которые можно было бы дать Наполеону генеральное сражение.

Но в ночь с 26 на 27 июля Барклай вдруг получил известие о сосредоточении войск противника у Поречья.

На самом деле это означало следующее: все передовые посты французов отступили, кроме отряда, стоявшего в Поречье. Из этого Барклай заключил, что основные силы Наполеона должны были находиться между Поречьем и Витебском, а посему, опасаясь быть обойденным с фланга и отрезанным от Смоленска, он решил остановить свое движение к Рудне.

Карл фон Клаузевиц поясняет:

«При таких условиях удар по воздуху в направлении Рудни являлся чрезвычайно опасным предприятием, так как он мог привести к потере пути отступления. Хотя это известие не было достоверным и представляло, скорее, плод различных соображений и догадок, и хотя такое сосредоточение французской армии было явно неправдоподобно <…> однако невозможно было уговорить Барклая предпочесть неизвестное известному и помешать ему самому пойти с первой армией по дороге на Поречье, задержав на дороге в Рудню вторую армию».

Естественно, князь Багратион «был чрезвычайно недоволен отменой первоначального решения, и с этого времени стали постоянно возникать разногласия и споры между обоими генералами».

Эх, если бы только с этого времени…

Горячий по натуре, князь Багратион с самого начала войны не скрывал своей неприязни к Барклаю де Толли. С самого начала войны он ратовал за наступление и всячески критиковал стратегию военного министра. При этом обоих полководцев не могло не страшить возможное окружение. Именно поэтому, кстати сказать, было принято решение далеко от Смоленска не отходить и обеим армиям не отдаляться друг от друга дальше чем на расстояние одного перехода.

Осторожность Барклая вполне понятна: Наполеон мог занять Смоленск и отрезать русские войска от Москвы. Абсолютно достоверных сведений о положении войск Наполеона у него не было, а посему слишком рисковать он не счел нужным. Позиция князя Багратиона была несколько иной: сам он вряд ли знал о противнике больше, чем Барклай, но зато был совершенно уверен, что действовать нужно иначе. Но вот как? Как и всегда, обладавший вулканическим темпераментом, князь Багратион предпочитал довериться своей интуиции.

При этом в отношении Барклая он заявил следующее:

«Невозможно делать лучше и полезнее для неприятеля, как он <…> Истинно, я сам не знаю, что мне делать с ним, и о чем он думает?»

С. Ю. Нечаев удивляется:

«Право же, складывается впечатление, что все, что думал и делал Михаил Богданович, вызывало в тот момент у князя Петра Ивановича изжогу».

Как видим, противостояние Барклая и князя Багратиона под Смоленском лишь усилилось. В результате, после соединения с 1-й Западной армией, последний уже открыто стал обвинять Михаила Богдановича в неспособности руководить войсками.

Позднее Барклай так написал про свои отношения с князем Багратионом: