Война. 1941—1945

15 января 1945 г.

У них!

Их учили в школе: «Мы будем воевать на чужой земле». Им говорил фюрер: «Мы будем воевать на чужой земле». Они воевали на Кубани, в Алжире, в Норвегии, в Македонии. Они ухмылялись: «Это чужая земля». Они жгли чужие города, разоряли чужие жилища, убивали чужих жен. Они делали это не день и не год. Как божественная музыка, звучат для нас отвратительные, харкающие и гаркающие слова: «Грюнхайде, Краупишкен, Шуппиннен». Мы с каждым днем проникаем глубже в Восточную Пруссию. Мы ворвались в нутро Германии: в Верхнюю Силезию. Теперь война на их земле. Теперь горят их города. И мне хочется от всего сердца сказать: «Я счастлив, что дожил до этих дней».

Немецкие писаки растерялись. Они то признаются: «Русские одержали значительный успех», то пробуют по-старому все отрицать: «В Восточной Пруссии немецкие войска продолжают держать инициативу в своих руках». Инициативу чего? Бегства? Они пытаются успокоить тыл: «Ожесточение боев показывает, что немецкие войска сохранили дисциплину». Кого утешат такие признания? Когда приходится доказывать, что в армии сохранилась дисциплина, это означает, что не только в Кенигсберге, в Мариенбурге, в Бреславле, в Данциге, но и в самом Берлине люди теряют голову.

Когда осенью мы заняли пограничные городки Восточной Пруссии, немцы писали, что это «малонаселенная далекая окраина рейха». Они упоминали, что русские и в 1914 году побывали в Восточной Пруссии. Они доказывали, что потеря некоторых пастбищ и даже охотничьего поместья Геринга не может отразиться на экономике Германии. Они клялись, что никогда Красная Армия не достигнет жизненно важных центров страны. Где эти стратеги? Где эти экономисты? Где эти пророки? В каких погребах? Под какими кроватями? Мы в Верхней Силезии. Это не картошка, это — уголь и руда: Силезия поставляет свыше половины вооружения Германии. Мы схватили ведьму за печенку, и теперь она не уйдет.

О, разумеется, они будут отбиваться. Никто не думает, что легко брать немецкие города, их очень трудно брать, но мы их берем. Немцы знают, что им придется за все ответить, и немцы люто дерутся. Мы пришли не на овчарню, мы пришли к хищным зверям. Но и пришли мы не с пучком травы, а с танками, с артиллерией, со всем тем, что требуется для уничтожения хищных зверей, и мы их уничтожим.

У меня сохранилось письмо немки из Тильзита. Некая Гертруда в 1943 году писала своему мужу: «Русская прислуга мне нравится своей непритязательностью — этой девушке можно не давать есть ничего, буквально ничего, она сама что-то подбирает, а спит она на конюшне…» Мы в Тильзите. Мы в доме Гертруды. Конечно, немка убежала, но ведь и бежать можно только до известного предела: из Германии она не выберется. Она радовалась «непритязательности» одинокой беспомощной русской девушки. Теперь Гертруда и прочие ознакомятся с притязательностью правосудия. Мы в прусских и силезских городах, в домах коммерции советников и оберштурмфюреров, в домах гаулейтеров и рабовладельцев. Какое это счастье!

«Фелькишер беобахтер» пишет: «Наступил час развязки». Час — длинный, но, слов нет, это — час развязки.

Когда-то Генрих Гейне написал своей кровью стихотворение «Силезские ткачи»:

Станок скрипит, челноку не лень.
Мы ткем неустанно ночь и день,
Германия старая, ткем саван твой,
Тройное проклятье ведем каймой,
Мы ткем, мы ткем.

Тогда ведьма уцелела. Генрих Гейне умер в Париже, в изгнании, и гитлеровцы торжественно сожгли книги поэта за то, что он не был «арийцем», и за то, что он любил свободу. Что касается старых силезских ткачей, то им не удалось соткать саван. Из их внуков одни замучены фашистами, другие продали свою рабочую честь и стали обыкновенными фрицами, грабившими чужие страны. Силезских ткачей, которые ткали саван Германии, больше нет. Но мы соткем ведьме саван и без ткачей. Мы соткем ей саван снарядами, минами, бомбами. Важно не то, во что ведьму нарядить, важно покрепче забить гроб. И это мы сделаем.

22 января 1945 г.

Этого не будет!

Мир, изумленный и восхищенный небывалым наступлением Красной Армии, спрашивает себя: на что еще надеются гитлеровцы? На укрепления? На Одер? На «фольксштурм»? Нет, на глупость.

Старое фаблио рассказывает про одного бургундского разбойника, который прославился своими злодеяниями. Однажды, когда он был пойман, он заговорил судей, и его приговорили «к покаянию и молитвам». Растроганный злодей не прекратил злодеяний, но ежегодно он ставил толстую свечу «за упокой души судей Дижона», которых он успел после суда благополучно прирезать.