Война

Моя ярость удваивается – а потом еще раз, и еще. Сколько же времени прошло? Сколько пришлось ждать, пока мое тело восстановится? Это-то и плохо, когда имеешь дело с кожей, костями, кровью и мышцами. Даже у меня они не восстанавливаются мгновенно.

Начинаю подниматься, чувствуя, что мое тело одновременно и прежнее, и новое. Тяжелый, бесформенный ком плоти соскальзывает с меня. Тоже знакомое ощущение. Сколько полей я оросил кровью и удобрил плотью? Сколько людей пробилось наружу из-под земли после смерти? Бесчисленное множество. Я отказался от этой жизни, и все же она навсегда останется моим первым воспоминанием. Отшвыриваю чужое тело и сажусь.

Но тут мой взгляд падает на хрупкое запястье, на два браслета с амулетом… Все во мне замирает. Все, кроме страха. Холодного, скручивающегося в клубок страха. Из моих губ вырывается какой-то звук. Нет!

– Мириам? – Мои руки касаются тела, но оно – то, что от него осталось, – уже холодное.

Я не верю своим глазам. Это не она. Она не сделала бы такой глупости. Она не могла.

Господи, пожалуйста. Она не могла.

Переворачиваю труп, пытаясь не смотреть на мягкие женские руки. Большая часть тела оторвана… Я перевожу взгляд на шею, на божественный шрам у его основания.

«Сдайся».

– Нет! – умоляю я. – Мириам…

От ее лица почти ничего не осталось. И от всего остального тоже.

Я не жду, что у меня перехватит дыхание и скрутит живот. Я привык к искалеченным телам. Но не привык переживать за тех, кого покалечили. А за нее я всегда переживал. Ее раны всегда вызывали у меня какое-то странное чувство. Я становился безумным, беспомощным, человечным. Пугающе человечным.

Она не могла умереть.

– Мириам, – умоляюще говорю я и поднимаю ее голову. Голова безжизненно падает.

Тысячелетие за тысячелетием, бесчисленное множество смертей. И все они ничего мне не стоили. Но эта…

Она не умерла. Она не могла умереть. Ни она, ни… Мой взгляд скользит по тому, что осталось от ее тела. Трети его просто нет – исчезла вместе с надеждами и мечтами, которые это тело носило в себе.

– Нет, – всхлипываю я. – Нет, нет, нет…

Я прижимаю ее к своей груди. В отчаянии прикладываю руку к ее коже, желая исцелить раны. Но плоть не срастается. В один безумный миг я почти готов поднять ее, как поднимаю других мертвецов. Но мое сердце сжимается при мысли об этом. Это уже будет не она. Я оживил столько умерших, что знаю точно: это будет лишь сосуд, и не более. Того, что делало Мириам ею самой, больше нет. Давно нет.

Я начинаю плакать, крепко прижимая ее к себе.

Зачем, жена? Зачем?

Смотрю на песок и пыль, покрывающие наши тела. Не сразу замечаю разбросанные вокруг куски металла и обугленные обрывки одежды Мириам.

Очевидно, они похоронили меня вместе с этими проклятыми гранатами, которые взрывались одна за другой, когда они пытались меня убить. И Мириам… Мириам, должно быть, тоже их увидела. Но все равно спустилась сюда за мной. Что это – самоубийство? У нее ведь была нездоровая тяга к смерти… Или она пыталась вернуть меня?

Мой взгляд вновь падает на ее шею. «Сдайся». Сейчас это слово звучит насмешкой. Я чувствую себя смертным и бессильным. И одна эта мысль разом вырывает меня из моего горя. Я расправляю плечи. Я никогда не был бессильным. Ни в тот день, когда проснулся впервые, ни сейчас. Есть один путь, который, может быть, еще не закрыт для меня. Еще одна возможность.

Держа на руках тело Мириам, начинаю петь на ангельском языке.

Это моя последняя надежда. Моя единственная надежда.

Я закрываю глаза, и мир исчезает. Когда я открываю их снова, я уже в другом месте.

Глава 61

Война

Танатос стоит передо мной с таким видом, будто ждал меня. Он выглядит не удивленным, а… разочарованным.

– Нет, – говорит он.

Воздух вокруг шевелится, колышется. Мы везде и одновременно нигде. Столько голосов доносится сюда, столько лиц мелькает. Человеческий род, который мы поклялись уничтожить, все еще кишит вокруг.

– Зачем ты здесь? – спрашивает Танатос. Темные крылья вздымаются за его спиной.

– Сам знаешь, – зло бросаю я.

Он окидывает меня взглядом с головы до ног.

– Ты должен исполнять свой долг.

– Я исполнял, – делаю шаг вперед. Людей даже такая ничтожная демонстрация силы приводит в трепет, но Смерть даже не вздрагивает. – Я хочу ее вернуть.

Он опускает голову. Прядь черных волос выскальзывает из-за уха.

– Я никогда не видел, чтобы ты нуждался в человеке.

Смерть ничего не знает о любви, во всяком случае, пока. Он не бродил по земле, как я. Это ощущение знакомо только тем, кто жил.

Мой голос становится тише.

– Она отмечена, – говорю я вместо объяснений. Это он поймет.

Однако Танатос остается невозмутимым.

– Она выполнила свое предназначение, и теперь ее призвали домой.

Я чувствую, как внутри что-то надламывается от этих слов. Ее дом – я, а не Великая Вечность.

Я шагаю ближе, хватаю Смерть за плечо и крепко сжимаю. Мы с ним всегда были близки. Конечно, он пойдет мне навстречу – мы всегда шли навстречу друг другу.

– Умоляю, – тихо говорю я, – верни ее.

Глаза Смерти сужаются.