Война

Боже милостивый. Я совсем забыла, насколько Всадник свиреп. Губы мужчины шевелятся, но с них срывается лишь сдавленный стон. Внимание Войны переключается на двух оставшихся обидчиков. Оба сникают, когда его суровый взгляд останавливается на них. Война хватает рукоять меча, торчащую из живота умирающего, и с влажным, хлюпающим звуком выдергивает его. Он подходит к самому испуганному из оставшихся двоих и пронзает его клинком. Вытаскивает меч и переходит к следующему, и снова наносит удар. Трое моих обидчиков погибают в лужах своей крови.

Я в ужасе смотрю на них, на то, как они стонут и корчатся на земле. Всадник нанес им смертельный удар, но не убил мгновенно, а заставил страдать. Он окидывает яростным взглядом толпу:

– Любого, кто посмеет с бесчестными намерениями хоть пальцем тронуть женщину, ждет та же участь.

Он поворачивается ко мне и кивает.

«Месть и правосудие – одно и то же», – сказал он.

Возможно, поэтому наш мир пылает в огне. Если таково правосудие Войны, что говорить о его Боге?

Я не сразу возвращаюсь в палатку. Вместо этого иду в женский сектор, где жила раньше. Неважно, гештальт ли это, который нужно закрыть, или болезненное любопытство, но я хочу увидеть место, где на меня напали. Хочу увидеть, до сих пор ли земля алеет от пролитой крови или следы уже исчезли. Зачем-то мне это нужно…

Метрах в десяти от того места, где я когда-то жила, замечаю – что-то не так. Ткань палаток трепещет на ветру, одиноко и безнадежно. Вокруг никого, и очень тихо. Слишком тихо. Несмотря на дневную жару, меня пробивает озноб. Продолжаю идти к тому месту, где стояла палатка, и понимаю, что здесь больше нет привычного шума и суеты.

Должно быть мои прежние соседки задержались на центральной поляне. Там же оставалось несколько человек…

Я на месте, и вижу пустой участок земли и несколько едва заметных красных пятен. При виде крови воспоминания о той ночи и ужас вновь накатывают на меня. Руки мужчин на моем теле, прижимают к земле, избивают. Я глубоко дышу, пытаясь прогнать воспоминания. Не хочу чувствовать себя слабой и испуганной.

Делаю шаг назад и снова оказываюсь в пугающей тишине. Осматриваюсь: вокруг пустые палатки, ткань хлопает на ветру. Несколько перевернутых корзин на земле. Здесь нет ничего живого.

Когда ты кричала, никто не пришел на помощь. Никто, кроме меня.

Правосудие Войны коснулось не только тех троих, – осознаю я, содрогаясь. Оно настигло всех, кто когда-то жил рядом со мной.

Я сижу рядом с собранной в дорогу палаткой, выстругивая древко для стрелы, и вдруг слышу шум. Поднимаю взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как несколько Фобосов преграждают кому-то путь.

– Пропустите!

Хмурюсь, услышав смутно знакомый голос:

– Никто не может пройти без разрешения Войны.

– Мне разрешили! Его жена.

Откладываю древко и спешу к Фобосам. Один из них уже сжимает пальцы на рукояти меча, за их спинами я вижу Зару.

– Пропустите ее! – кричу я.

Один из воинов хмуро смотрит на меня и сплевывает. Да он просто в восторге от меня! Впрочем, другой Фобос, тот, что утром подал мне меч, жестом позволяет Заре пройти. Другой тут же начинает спорить, но второй воин не обращает на него внимания. Моя новая подруга проскальзывает мимо них, держа в руках две тарелки с едой.

– Я пытаюсь прорваться к тебе уже несколько дней, – жалуется она. – И каждый раз эти придурки отсылают меня прочь.

– Извини, – отвечаю ей. – Я не знала.

Веду ее к своей собранной палатке, чувствуя, как нас провожают взглядами. Видимо всадники Фобоса не жалуют чужаков в своей части лагеря. Даже если они уже собрались в дорогу.

– Все в порядке, – отмахивается Зара. – Я знала, что, в конце концов, смогу проскользнуть.

Она протягивает мне тарелку.

– Хотела отплатить тебе добром за добро.

Это трогает меня сильнее, чем следовало бы.

– Спасибо, – я забираю тарелку, чувствуя в горле ком.

– Как у тебя дела? – спрашивает она, окидывая меня взглядом.

Большинство моих ран успело зажить, и я отвечаю:

– Нормально.

Сегодня мы меняемся ролями. Зара полна сил, а я, наоборот, подавлена.

– Той ночью, – начинает она, – я слышала так много криков. Подумать только, один из них был твоим… – Она качает головой. – Я думала, это кричит кто-то другой…

Она слушала эти крики и думала, что это некое извращенное правосудие.

– Я не знала, что это на тебя напали, пока не услышала, что пострадала важная для Всадника женщина. Тогда я сложила два и два… – Наши взгляды встречаются. – Извини, что не пришла на помощь.

– Ты и не должна была. Это была твоя первая ночь в лагере.

Не говоря уже о том, что ее палатка стояла далеко от моей. Несколько минут мы сидим в тишине. Я ковыряюсь в тарелке.

– Что это? – вдруг спрашивает она, кивая на кусок дерева, с которым я работала.

– Будущая стрела. – Я поднимаю древко, кручу в руках.

– Ты делаешь стрелу?! – Не знаю, что звучит в ее голосе, осуждение или восхищение, но Зара берет древко у меня из рук, разглядывает. – Я неплохо обращаюсь с короткими мечами, но это мне тут не очень помогает. Меча-то у меня нет.