Война

– Когда ты была ранена, – уточняет Война.

Меня охватывает ужас. Даже когда Всадник был рядом и исцелял меня, он продолжал убивать. Наши взгляды встречаются, в его спокойном лице нет ни капли раскаяния. Он получит все: и меня, и конец света. Он всегда получает все, что хочет – по праву рождения.

Отвожу глаза. Подумать только, а ведь еще вчера я фантазировала о нем…

Снова смотрю на руины цивилизации. Я даже не представляла, что армия может совершать вылазки так далеко от лагеря. Но чем дольше я смотрю на места кровавой бойни, тем больше убеждаюсь, что армия Войны не так уж далеко продвинулась на юг. Здесь нет тлеющих зданий и мертвых солдат. Ничто не указывает, что человек сражался здесь с человеком. Зато есть груды костей. Много, много костей.

– Ты посылал сюда мертвых? – спрашиваю я.

Он снова смотрит на меня и коротко отвечает:

– Я не мог бросить тебя.

После этого я больше с Войной не разговариваю. Долгие, долгие часы… К сожалению, он, кажется, совсем не против. Только когда солнце уже садится, и Всадник сворачивает с дороги к пустующему аванпосту, он говорит:

– Знаю, ты на меня сердишься.

– Я не сержусь на тебя, – отвечаю, качая головой и ощущая на себе его взгляд. – Я зла на себя.

Война спрыгивает с Деймоса и забирает поводья моей лошади, ведет их к ряду кормушек со старым кормом и к поилкам с мутной водой.

Я осматриваюсь. Мы где-то на краю вселенной. Серьезно. Здесь нет ничего, только дорога и бесплодная, выбеленная солнцем земля.

– Всего неделю назад твои собратья жестоко обошлись с тобой, – напоминает Всадник, – и ты все равно считаешь, что человечество следует пощадить?

Я не отвечаю. Соскальзываю с Леди Годивы и морщусь от боли в ногах. Война привязывает мою лошадь и оборачивается.

– Ответь, – требует он. Он выглядит сердитым, и почему-то мне кажется, что Всадник вспоминает ночь, когда на меня напали.

– Зачем? – отзываюсь я. – Споры с тобой ни к чему не приводят.

Война подходит ближе.

– А если приведут? – мягко спрашивает он. – Если я выслушаю тебя и попытаюсь измениться, что тогда?

Я вглядываюсь в лицо Всадника. Все в нем, каждая черта полна жестокости – жестокая красота, жестокая сила, жестокая личность.

– Думаю, ты сам знаешь, что будет, если ты попытаешься измениться, – говорю я, поднимая голову.

Мне и так тяжело держаться подальше от Войны. Если бы он дал мне повод поверить, что способен измениться к лучшему, у меня могло бы возникнуть искушение запятнать его доброе имя прямо здесь и сейчас.

Взгляд Всадника падает на мои губы, глаза его вспыхивают.

– И если я сделаю это, если я… изменюсь, станешь ли ты меньше стыдиться того, что ты моя, даже если весь мир меня ненавидит?

– Я не твоя. – Есть огромная разница между желанием заняться сексом с красивым мужчиной и тем, чтобы принадлежать ему.

Уголки его греховных губ приподнимаются в улыбке.

– Ты моя. Ты знала это уже тогда, в Иерусалиме, когда впервые взглянула в мое лицо. Так же, как знал и я.

Его взгляд падает на мои ключицы и шрам. Война подходит ближе.

– Моя – в жестокости. Моя по силе. Моя по воле Божьей.

Кажется, он сейчас меня поцелует. Он этого хочет, это написано у него на лице; к тому же Всадник ясно дал понять, что я его во всех смыслах этого слова. Но вместо того, чтобы наклониться и прижаться губами к моим губам, он отстраняется и… начинает разбивать лагерь.

Все время, пока Война занят, я наблюдаю за ним. Почему он не скрепил наш договор? Он без колебания уничтожает людей. Так зачем выстраивать какие-то границы, когда речь идет о непокорной «жене»?

– Что бы ты изменила во мне? – спрашивает он, кидая на меня взгляд через плечо.

То, что движет тобой, чем бы это ни было.

– Перестань убивать людей, – говорю я.

Война ненадолго останавливается.

– Хочешь, чтобы я отказался от своего предназначения?

Да. Но требовать этого слишком нагло с моей стороны.

Я подхожу к нему, хватаю другой конец тюфяка, который он держит в руках, и помогаю его развернуть.

– Пощади хотя бы детей, – прошу я.

Война отводит мои руки в сторону. Для того, кто не является человеком, он неплохо разбирается в благородстве – или что там это, по его мнению.

– Дети вырастают, – говорит он, – а те, у кого было страшное детство, становятся мстительными.

Становятся людьми, которые попытаются остановить Войну… Если его вообще можно остановить.

Вспоминаю детство. Как сидела у отца на коленях и слушала истории о далеких землях, о людях, с которыми он был знаком. Помню, как мы с мамой на кухне готовили халу по рецепту, который передавался в нашей семье из поколения в поколение еще за сотни лет до того, как о нем узнала я. Помню, каким спокойным и полным любви было мое детство.

Когда-то.

До того, как…

Закрываю глаза и слышу скрежет металла в тот день, когда к нам явились Всадники. В день, когда погиб отец. А потом, несколько лет спустя…

Я захлебываюсь водой…