Война

Ледяной холод окутывает меня, выдавливает жизнь из этих воспоминаний. Всадник прав – трудно вспоминать о том, что любил, не вспомнив и того, что яростно ненавидишь.

– Кроме того, – продолжает Война, не подозревая о том, что творится у меня в голове, – дети станут взрослыми и нарожают новых детей.

Проблема, если пытаешься истребить человечество как вид.

Война заканчивает разбирать спальные места и достает из поклажи на моей лошади пару поленьев, коробок спичек и немного растопки.

– Тебя не волнует, что умирают дети? – спрашиваю я, садясь на одну из лежанок. – Уверена, какая-то часть тебя – например, та, что спасла меня, – все-таки обеспокоена этим.

Всадник начинает разводить костер.

– Голод не имеет к детям никакого отношения… А Смерть… – на губах Войны на секунду появляется грустная улыбка. – Смерть хочет только одного: держать весь мир в своих холодных объятиях. Так что нет, Мириам, меня это не страшит.

– А Мор? – напоминаю я, складывая руки на коленях.

– А что с ним? – удивляется Война.

Мое сердце бьется все сильнее. Тут что-то есть. Есть в истории первого брата нечто такое, о чем Война не хочет говорить.

– Его ты не включил в свой список, – замечаю я.

Война молча чиркает спичкой, поджигает растопку.

– А нужно было? – спрашивает он, задувая спичку. – Мы оба знаем, что пред лицом болезни все равны.

Я прищуриваюсь, глядя на Войну, уверенная, что он продолжает играть словами.

– Что бы ты ни скрывал от меня, я это выясню.

Позже в тот же вечер, когда я уже наелась и напилась (Война воздержался, экономя ресурсы), я наблюдаю за Всадником в свете угасающего костра. На коленях у него лежит меч. Я слышу ритмичный звон, когда он проводит точильным камнем по металлу.

– Завтра мы разобьем здесь лагерь, – сообщает он, нарушая тишину.

– Здесь? – удивляюсь, оглядываясь по сторонам. Мы ночуем посреди пустыни, в заднице мира. – Где мы вообще?

– В Египте, – отвечает Война.

В Египте.

Я никогда еще не покидала пределов страны. Так странно, что теперь я оказалась дальше, чем когда-либо. Много лет я мечтала путешествовать; а когда появилась возможность, все пошло не так.

Вновь оглядываю бесплодную пустыню вокруг нас. Значит, вот где конец нашего путешествия. Что бы ни случилось, Всадник все равно поставит мою палатку рядом со своим шатром, и мы продолжим наши отношения с того самого места, на котором остановились.

И все же здесь наш путь заканчивается, по крайней мере, сейчас. В дороге легче проникнуться симпатией к Войне. Он никого не убивает и, если убрать из уравнения все уже совершенные им убийства, не так ужасен.

Отблески затухающего пламени мерцают на смуглой коже Всадника, танцуют в глазах, блестят на лезвии его меча, любовно освещают мощную руку. Сейчас Война совсем не похож на современного человека.

– Кем вы были до того, как пришли на Землю? – спрашиваю я.

Наши взгляды встречаются.

– Не кем, Мириам, – отзывается он, – а чем.

Я молчу, и он продолжает:

– Я жил на Сомме, отдыхал в Нормандии, рассыпался осколками по древним берегам Трои. Я вкусил большую часть этой земли, мои жертвы засеяли своими телами бесконечные поля. Даже сейчас я чувствую их глубоко под землей.

Мурашки бегут по коже. Я не понимаю и половины того, что он говорит, но чувствую, что это правда. Все, до последнего слова.

– Я стар и нов, и это ужасный, обременяющий опыт. – Дзынь. Он снова проводит точильным камнем по мечу. – Но, в отличие от братьев, я уникален по своей природе.

Война замолкает, его тяжелый взгляд устремлен на меня.

– Какой природе? – спрашиваю я, хотя не уверена, что хочу знать ответ.

Он отводит глаза, смотрит в огонь.

– Я существую только в сердцах людей. – Война следит за тем, как пляшут языки пламени.

Мне удалось заставить Всадника открыться, его история облекается в слова.

– Любые существа могут страдать от мора, голода и смерти… но война, настоящая война – это дело человеческих рук.

Я смотрю на него, на его лицо, наполовину скрытое тенью, и постепенно начинаю понимать:

– Вот почему ты судишь сердца людей, – выдыхаю я.

Война, порожденный людскими раздорами, – единственный Всадник, который по-настоящему понимает, что творится в этих сердцах.

Война смеется, откладывает точильный камень и меч в сторону.

– Все мои братья судят сердца людей, но… – он наклоняется ко мне: – …только я знаю, что в них таится. Я жил в них очень, очень долго, жена.

По спине вновь пробегает холодок. Взгляд Войны слишком напряжен, а его слова заставляют верить, что реальное отделено от непостижимого лишь тонким занавесом, и сейчас Всадник раздвигает его передо мной.

Повинуясь внезапному порыву, я придвигаюсь ближе к нему.

Он не знает ничего, кроме войны. До сих пор война была единственным смыслом его существования.

Я тянусь к Всаднику, обхватываю руками его руку. Я не знаю, что делаю, лишь замечаю, что мерцание татуировок на костяшках его пальцев похоже на пойманных в ладони светлячков.

Война поднимает на меня взгляд, его пальцы напрягаются.