Война

После церемонии командиру полка устраивают баню. Он парится долго. Наконец процессия выходит из парилки, полуголое начальство рассаживается в теньке под брезентом и пьет водку. С представительницы Комитета солдатских матерей периодически спадает простыня, в глаза брызжет пышным белым телом. Она совсем не стесняется. Вскоре и мы перестаем стесняться. Даже Аркаша воздерживается от шуточек по этому поводу. Нам нравится эта женщина, и никто не смеет осудить ее, привезшую на войну пацанам конфеты. Она – единственная, кто за последние месяцы обратился к нам по-человечески, и мы безоговорочно прощаем ей все то, что никогда не простим полкану: и это полуголое братание с офицерами, и пьянство, и стоящую на столе как закуску коробку с солдатской гуманитаркой. В конце концов, эта женщина преспокойно могла бы пить в Москве, не подставляясь под пули, а вот поди ж ты, приехала сюда, тряслась по горам в колонне от Моздока, и ничего ей не надо от этой войны – телеоператоры и корреспонденты вокруг нее не шуршат.

Перед отъездом представительница собирает телефоны и адреса – кому позвонить, кому написать, ободрить: мол, жив-здоров ваш ненаглядный, все с ним в порядке. Всех нас она называет «ребятушками», даже Аркаше говорит «сынок», хотя ему уже прилично за сорок. Его рябая рожа расплывается в улыбке, он обращается к ней на «ты», оставляет свой телефон: «Может, после войны свидимся». Я тоже подхожу, даю телефон. Узнав, что я – москвич, она навскидку фотографирует меня, потом обнимает с десяток попавшихся под руку солдат, легко прыгает на броню, и кортеж уезжает. За забором какое-то время клубится пыль, но скоро и она оседает.

Мы стоим перед закрывшимися воротами как осиротевшие дети. Нам кажется, что это действительно уехала наша мать, наша общая мать, а мы – солдаты, ее дети – остались здесь.

– Хорошая баба, – говорит Аркаша улыбаясь. – Мариной зовут. У нее сын где-то здесь. Ездит по частям, все его ищет. Жалко ее.

Пока полкан находится в батальоне, нас загоняют в усиленный караул на крыши. Высокое начальство должно видеть, что мы несем службу как надо. Мы забираемся на мясной цех, разбрасываем ногами ржавые осколки от мин, которые лежат здесь неизвестно с каких обстрелов, и рассаживаемся на раскаленном рубероиде. У нас с собой четыре коробки гуманитарки, мы раздеваемся и раскладываем на кителях жратву.

– Именем Российской Федерации гвардии мяса рядовой Фикса награждается орденом Сутулого второй степени с присвоением пожизненного права стоять под стрелой, работать вблизи ЛЭП и переходить дорогу на красный свет, – торжественно объявляет Аркаша и прилепляет Фиксе на грудь печенюшку.

Леха гудит туш, Олег смахивает слезу и отечески хлопает Фиксу по плечу, мы делаем «на караул». Фикса лыбится.

Потом мы наваливаемся на гуманитарку. Черпаем сгущенку печеньем и запиваем лимонадом. Пальцы становятся липкими, мы вытираем их о вспотевшие животы, чавкаем и улыбаемся друг другу. Нам хорошо как никогда.

Тощие, немытые солдаты в огромных сапогах и разодранных штанах, мы сидим голышом на крыше, жрем сгущенку и улыбаемся друг другу, протягивая своим товарищам раскрошившиеся печенюшки…

– Хорошо? – спрашивает меня Фикса.

– Да, – говорю я. – А тебе?

– Здорово, – отвечает он и толкает меня локтем в бок.

Я протягиваю ему сгущенку.

Две банки сгущенки, кулек печенья, десяток карамелек и бутылка лимонаду – вот и все, что получили мы за горы, за Грозный, за четыре месяца войны и шестьдесят восемь погибших. И то не от государства, а от наших же матерей, скопивших копейки со своих нищенских деревенских пенсий, урезаемых этим самым государством на военные расходы. Да и пошло оно все на хрен! Мы воюем только друг за друга и готовы пойти в бой хоть сейчас, а медали можете пришпилить себе на зад ницу, пусть звенят, как новогодняя елка!

Фикса вытирает испачканные сгущенкой руки о штаны Пиноккио и бережно берет открытку. Она раскрашена под российский флаг, на котором нарисованы три трубы и золотом написано: «Слава защитникам Отечества!» Фикса держит открытку двумя пальцами, боясь испачкать, и читает нам вслух:

– Дорогие защитники Отечества! Дорогие ребята! Мы, учителя и ученики шестого класса «Б» школы № 411 Восточного округа города Москвы, от всей души поздравляем вас с Днем защитников Отечества. Ваш благородный подвиг болью и гордостью отзывается в наших сердцах. Болью потому, что вы подвергаете себя ежеминутной опасности. Гордостью потому, что не перевелись еще смелые, сильные люди в России. Благодаря вам мы можем спокойно учиться, наши родители – трудиться. Берегите себя, будьте бдительны. Храни вас Господь. Возвращайтесь скорее, мы ждем вас с победой. Слава вам, слава!

Некоторое время мы молчим, пораженные этими словами.

– Это кто, это мы, что ли, сильные люди? – спрашивает наконец Пинча. Из его открытого рта вываливаются крошки печенья.

– Да, Пиноккио, это ты, – отвечает ему Гарик. Он серьезен.

– Хорошая открытка, – говорит Фикса, бережно рассматривая ее.

– Плохая, – возражаю я, – бумага глянцевая.

– Дурак ты. Написано хорошо.