Война Алой и Белой розы

В напряжённой тишине послышались шаги — к холлу шёл Уилл Паркер. С величайшей осторожностью Фрэнсис нагнулся и опустил Анну точно на то место, где она лежала. Поднявшись, он обежал комнату невидящими глазами: в них застыло какое-то странное выражение — то ли страха, то ли отчаяния, то ли боли. Точно такое выражение Филипп уловил однажды во взгляде одного канонира[87] из Уэльса. Осколком разорвавшегося неподалёку ядра ему оторвало руку — в первый момент он не понял, что произошло. Заскрипела дверь, и, не оборачиваясь, Фрэнсис резко бросил через плечо:

— Паркер!

Анна беспокойно зашевелилась на полу, бесшумно глотая слёзы. Оруженосец не мог скрыть испуга на обычно весёлом лице. Он быстро подошёл к Фрэнсису.

— Случилось несчастье. Прошу вас отнести мою жену в спальню. Господа покажут вам дорогу.

Фрэнсис прошёл к длинному столу под навесом и встал, повернувшись спиной к лестнице; оруженосец поднял Анну и следом за Хамфри стал подниматься по лестнице. Наверху хлопнула дверь, несколько минут спустя она открылась вновь, из комнаты вышел Паркер. Послышался голос Хамфри, он звал на помощь. Перепуганная горничная скатилась с лестницы, вылетела на кухню и тут же вернулась с тазом воды. Фрэнсис всё ещё стоял у стола, упёршись ладонями в крышку. Метнув на него неприязненный взгляд, горничная побежала наверх. Вновь хлопнула дверь, и воцарилась тишина.

Ребёнок родился поздно вечером. До этого дом словно вымер. Слуги давно пошли спать, а из-за закрытой двери наверху не доносилось ни звука. Беспокойно меряя шагами гостиную, Филипп с трудом удерживал себя от того, чтобы вернуться в холл, где виднелась фигура кузена: тот стоял у высокого узкого окна, отрешённо глядя на полную луну. Казалось, он совершенно ушёл в себя: бросая на него взгляд, Филипп всякий раз тут же отворачивался.

Около десяти вечера из комнаты Анны вышел Хамфри и позвал Фрэнсиса. Тот резко обернулся, поднял голову и пошёл наверх.

Филипп продолжал расхаживать по гостиной. Комната радовала глаз. Один её угол был целиком занят огромной кроватью под балдахином. Тут смутно маячил призрак покойной леди Тэлбот. Вдоль стен стояли буфеты с тарелками, кувшинами, солонками. Здесь был стол — за ним собиралась семья, когда в доме не было гостей или хотелось домашнего уюта. Повсюду виднелись ясные следы недавнего прошлого. Филиппу захотелось пить, и испуганный слуга быстро принёс кувшин. Покрывшись от слабости потом, постоянно потирая вдруг заболевшее плечо, гадая раздражённо, сколько ещё это может продолжаться и когда же он наконец станет полноценным человеком, Филипп потянулся к кувшину. В нём оказалось вино, которого он вовсе не хотел. В этот момент за спиной послышались шаги Фрэнсиса. Филипп резко обернулся.

— Да, всё позади. — Фрэнсис прошёл в середину комнаты, остановился на мгновение, затем отошёл к резному туалетному столику напротив обеденного стола — там стояли, отражая пламя свечи, серебряные блюда.

— С Анной, говорят, всё будет в порядке. Это была девочка.

— Фрэнсис. — Филипп потянулся было к напрягшемуся плечу кузена, но, не встретив ответного движения, остановился. — Даже не знаю, что и сказать.

— А что тут говорить? Да и не надо никаких слов — я и так уже достаточно наслушался. — Фрэнсис поднял глиняную миску, ковыряя зазубрину на месте отколовшегося куска. Поставив её на место, он спокойно сказал: — Что же, здесь нас больше ничто не удерживает. Не возражаете, если я скажу Грегори, что утром мы уезжаем? — Лицо его напоминало маску. Филипп помолчал немного, напрягая усталые мозги. Он хорошо понимал, что неверное слово может всё испортить, но, как назло, только такие слова и лезли в голову.

— Боюсь, что придётся немного задержаться, — вымолвил он наконец. — Глостер дал мне поручение, но даже независимо от этого он не ждёт нас в Лондоне так быстро, а при нынешнем положении дел — тем более.

— Возможно. Однако же жена сказала, что не может долее переносить моего присутствия и я очень обяжу её, если покину дом. Полагаю, это самое малое, что я могу для неё сделать.

— Фрэнсис, помилосердствуйте, — негромко проговорил Филипп.

— Она потеряла тётю и дядю, да вообще всё, к чему привыкла: в течение нескольких часов она испытывала такую боль, о которой мы с вами даже догадаться не можем; ребёнок родился мёртвым… И я в этом виноват. Это мне уже объяснили, так что можете не повторяться. — Колеблющееся пламя свечи неожиданно наклонилось и высветило застывшее лицо Фрэнсиса; когда он вновь заговорил, голос его дрожал: — Филипп, это же была чистая случайность. Я думал, это вы сзади стоите. Вы же верите мне, правда?

— Ну разумеется. Чего мучить себя глупыми сомнениями? Разумеется, я знаю, что это случайность, и Анна тоже знает.

— Знает? — с трудом выговорил Фрэнсис. Боль и отчаяние так явственно выражались на его лице, что, казалось, впечатались в кожу. Филипп взял безвольно повисшую руку кузена и громко проговорил:

— Конечно знает, лучше других знает, уверяю вас. Неужели вы ещё не научились различать голос её кузена?