Война, блокада, я и другие…

Сколько мы прожили на берегу — не знаю. Потом нас погрузили в теплушки и повезли в Ташкент. От Гурьева до Ташкента путь оказался длинным. Подолгу стояли на остановках, и тогда повариха готовила на костре какой-нибудь обед из концентратов. Все же горячая пища. Но доставалось этого варева совсем понемножку. И только одна Наталка, девчонка моего возраста, ехидно поглядывая на всех, громко просила: «Тетя Надюша, подсыпь лопшеньки…» И тетя Надюша, не скупясь, подсыпала своей Наталке солидную добавку. А та, раскрасневшись, причмокивая и привлекая к себе внимание, нарочно роняла лапшу на землю, громко стучала ложкой и, демонстративно чмокая, уминала за обе щеки. Я не знаю, кем доводились друг другу повариха и девочка, но Наталка всегда обращала внимание всех на их близость и всегда хвасталась, что тетя Надюша даст ей все, что она захочет. Может, действительно правы были раненые, когда говорили про «жирные морды», разгуливающие по пароходу.

Теперь мы ехали в неизвестность, и, наверное, никто не знал, что с нами со всеми будет после госпиталя и после этой странной дороги. Куда едем? Зачем едем? Когда доедем?

Как-то от нечего делать мама стала рассказывать мне историю мальчика Гуинплена, которому компрачикосы разрезали рот так, что казалось, что он все время смеется. Прижавшись к маме, я с замиранием сердца слушала эту страшную историю. К нам стали подсаживаться соседи, а затем и другие обитатели вагона. Закончив один рассказ, она на следующий день начинала рассказывать другой, не повторяясь. Я смотрела на всех, как внимательно они слушают, и гордилась своей мамой, как много она всего знает и как интересно рассказывает. Эти посиделки как-то скрашивали нашу нудную дорогу. Они продолжались даже в Ташкенте, пока мы жили в вагонах и нас гоняли из одного тупика в другой, до расформирования госпиталя.

      Эвакогоспиталь № 4949

Эвакогоспиталь плавучий —

Войны проклятой урожай —
Людских страданий тяжкий сгусток
Вез на леченье в мирный край…

Страшны плавучие палаты…

Здесь все пропитано бедой,
Здесь крики, ругань, боль и стоны
Над искалеченной судьбой.

В цене сухарь и самокрутка,

И треугольничек письма,
И фотокарточки из дома…
Надежды прожитого дня.

Здесь ненавистны самострелы,

Здесь боль и тела, и души,
Здесь искореженные жизни
Жгут за собою корабли…

Им по ночам кошмары снятся,

Кричат и мечутся во сне…
Здесь любят, плачут, ненавидят…
Порой — завидуют себе.

Им жизнь дарована судьбою,

Но… впереди опять бои…
И неизвестны и неясны
Войны жестокие пути…